Россия молодая (Книга 2)

Не надевая камзола и кафтана, он побрился перед маленьким стальным зеркальцем, умылся и стал столбом в дверях, ожидая завтрака. Но завтрака никакого не было, и Таисья словно бы совсем не замечала мужа: высоко подоткнув подол и показывая свои красивые, смуглые и легкие ноги, она березовым веником, по двинскому обычаю, шаркала некрашеные полы, оттирала их песком и шпарила кипятком из чугуна. Все здесь в кухне было перевернуто вверх дном, и Ивану Савватеевичу ничего не оставалось иного, как еще раз вопросительно покашлять и выйти на улицу, на лавочку для препровождения времени.

- Водицы-то принести? - спросил он, накидывая полушубок.

- Наносила уже! - ответила Таисья тем голосом, которым отвечают все жены в случаях таких домашних авралов. - Еще бы завтра вспомнил про водицу-то! Да оденься потеплее, Савватеич, не лето еще!

Савватеичем она стала называть его недавно, и это немного огорчало Рябова.

- Савватеич! - сказал он из сеней. - Выдумала! Стар я, что ли?

Она обернулась, взглянула на него своими всегда горячими глазами и с той улыбкой, от которой у него до сих пор падало сердце, сказала:

- А и не молодешенек, Ванечка, не тот уже, что меня увозом венчаться увозил. Да и как я тебя, такого сокола, позументами обшитого, Ванькой звать буду? Прогонишь меня из избы - куда денусь... Покажись-ка на свет!

Он шагнул вперед с полушубком на одном плече и, предчувствуя подвох, смущенно и просительно посмотрел на Таисью. Она долго в него вглядывалась, держа в руке веник, тяжело дыша от работы, глаза ее щурились, и было видно, что она едва сдерживается, чтобы не захохотать.

- Ну чего? - почти обиженно спросил он. - Чего разбирает?

- Вот перекрещусь! Вот, ей-ей, - торопливо, чтобы договорить не засмеявшись, и все же смеясь, говорила она. - Давеча генерала хоронили, из католиков, что ли... Ну, гроб у него... Ей-ей, Ванечка, ну что вот твой мундир! И позумент пущен! И серебро на нем...

Он, глядя на Таисью, тоже начал посмеиваться, в то же время сердясь. А у нее от смеха проступили на глазах слезы, она махала веником и говорила:

- Ох, Савватеич! Ну кто его тебе выдумал, мундир сей. Лапонька ты моя, для чего оно тебе...

- Вот как отвожу тебя веником! - сказал он, сдерживаясь, чтобы не смеяться. - Нашла хаханьки! Сама говорит: одевай, а сама - смехи!

И хмурясь и улыбаясь в одно и то же время, он вышел из сеней, благодарно и счастливо думая о Таисье, с которой вместе ждать им теперь и старости...

На лавочке возле лоцманского дома сидел совсем хилый, беззубый, белый как лунь финн-рыбак, тот самый рыбацкий староста, который много лет тому назад сказал Петру, что у него, у русского царя, даже по сравнению со старостой рыбаков, - тоже должность немалая.

- Здорово, дединька Эйно! - сказал Рябов. - Чего в избу не идешь?

- Оттыхаю! - сказал старик. - Уморился.

И, поморгав веками без ресниц, со значением произнес:

- Зторово на все четыре ветра!

- Ишь, выучил! - сказал Рябов. - Сколько учил?

Финн подумал, стал загибать пальцы, произнес строго:

- Семь лет.

И положил в рот кусочек жевательного табаку. Рябов закурил трубку, и оба стали смотреть на вздувшуюся, в синих подтеках, в пятнах грязного, талого снега - Неву.

- Скоро тронется? - спросил лоцман.

- Скоро.

- Когда?

- Секотня. Или завтра. Совсем скоро.

- Вишь, чертов парень! - всердцах сказал Рябов. - Будет на том берегу куковать...

- Не приехал сын?

- То-то и оно, брат, что не приехал.

- Не приехал. А я рипу принес. Папа твой велел...

- Таисья-то Антиповна?

- Велел принести хорошей рипы. Я принес...

Опять помолчали. Рябов глядел на здания Адмиралтейства, возле которых на стапелях стояло новое судно.

- "Латока"! - произнес погодя дед Эйно.

- Нет, брат, не "Ладога"!

- "Латока"! - упрямо повторил старик.

- "Ладогу" еще конопатят! - молвил лоцман. - Я завчерашнего дня там был. А сия шнява именуется вовсе "Нотебург".

Финн надолго задумался. Оба молча глядели на Неву, с которой, как казалось Рябову, доносился шорох и треск. Но это только казалось - лед еще держался. Даже пешеходы с опаскою, а брели черными мухами от Адмиралтейской части к Петропавловской крепости, возле которой был расположен рынок, от Васильевского к Новой Голландии, где жили корабельные мастера-иноземцы. Но саней на льду Невы уже не было видно и скот больше не гнали на Морской рынок, что был против крепости с другой стороны Невы.

- Сильно пойтет! - сказал дед Эйно. - Польшой путет летокот...

Рябов не ответил, щурясь смотрел на строящийся дворец генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина, на шпиль Адмиралтейства, возле которого в линеечку вытянулись трех- и шестиоконные домишки под черепичными, гонтовыми и соломенными крышами. Там, в этих домах, было отведено жительство и министрам, и офицерам, и посланникам, и генералам; там, в одном из этих домов, в случае ледохода мог остаться флота гардемарин Иван Иванович Рябов...

- Ну не чертов ли парень! - наконец сказал лоцман. - Другие еще когда из Москвы приехали, а ему там карты меркаторские занадобились. Так, вишь, ждет, сатана, сии карты...

- Такой, значит, служпа! - произнес дед Эйно. - Морской служпа.