Россия молодая (Книга 2)

Рябов не ответил; смотрел туда же, куда смотрел старик, - на морской штандарт, поднятый на государевом бастионе Петропавловской крепости ради воскресного дня. Желтое полотнище развевалось на холодном весеннем ветру и показывало двуглавого орла, который держит в лапах и клювах карты четырех морей: Балтийского, Белого, Каспийского и Азовского...

- Чертов парень, чертов парень, - неторопливо повторил дед Эйно. Русский парень - такой парень. В нашей теревне там на взморье отин коворил сказку: жили мы тут жили, поживали мы тут поживали - плоко поживали. Изпу построим - она в полото укотит. Проваливается в полото. Еще трукую изпу построим - тоже в полото укотит. Вот пришел русский парень. Польшой парень, то самого непа - вот какой парень. Взял свою руку...

Эйно своими корявыми пальцами разогнул кулак Рябова - показал, как русский парень держит ладонь.

- Вот так. А на руке корот построил. Весь корот: тома, атмиралтейство, австерий, почт-тамт, пороховой твор, крепость, Невский першпектив. А кокта построил - поставил весь тот корот сразу на полото, польшой корот полото не мог сожрать. Не ушел корот в полото. Остался. Корот держится, отна изпа не тержится. Ты миешься?

- Я не смеюсь! - ответил Рябов. - С чего тут смеяться. Добрая сказка.

- Мияться не нато, - молвил Эйно. - Умная сказка.

- Ну, пойдем, дединька, - предложил лоцман, - заколеем тут на холоду сидеть. Может, моя хозяйка и прибралась в избе.

Эйно взял свою корзину с рыбой, Рябов широко распахнул перед ним калитку. В доме славно пахло лечебными травами, свежевымытыми полами, теплыми пирогами. Таисья приоделась, только волосы не прибрала - тугая, длинная коса ровно лежала вдоль спины и делала ее похожей на девушку, словно вернулись те давние времена на Мхах...

- Секотня приетет твой парень! - сказал ей дед Эйно.

- Да уж вовсе заждалась, дединька! - как-то громче обычного, с тоской в голосе сказала Таисья. - Два года не видела! Гардемарин уже; люди сказывают: малый с толком; худого про него не слышно, да только стосковалась вся...

И поставила на стол завтрак: миску каши, хлеб, кринку молока, а сама стала разбирать рыбу.

- Ты-то что ж не садишься? - спросил лоцман.

Она вздохнула, не ответила.

- Мост бы поставить через Неву, - погодя сказал Рябов. - Вот дело бы было. А то как ледоход, либо ледостав - носа с острова не высунуть.

- Мост? - спросил дед Эйно.

- Мост.

- Нельзя мост! - молвил финн. - Такой мост не пывает.

Он доел кашу, похлебал молочка и, поклонившись хозяйке, пошел к двери. Таисья его окликнула, попросила не побрезговать хлебом-солью, как сын приедет. Дед Эйно поблагодарил, лоцман проводил его до калитки и опять постоял, глядя на Неву и томясь ожиданием. Потом прошелся вдоль пологого берега, покрытого ноздреватым снегом, из-под которого уже кое-где пробивалась жухлая прошлогодняя трава, - к усадьбе шаутбенахта Иевлева. Здесь были раскрыты ворота и во дворе возился с легкими санками Иевлева кучер - хитрый мужчина Елизар.

- Поджидаешь? - спросил он, заметив Рябова.

- Да вот... похаживаю. Что с санками делаешь?

- А надобно их в каретник поставить. Кончилось санное время...

Елизар подошел поближе к воротам и, сделав таинственную мину, негромко заговорил:

- Ты, Иван Савватеевич, поджидаешь, и у нас ныне некоторые на усадьбе вовсе очей не смыкали...

Лоцман пожал плечами, как бы говоря, что его это обстоятельство совершенно не занимает.

- Всю ноченьку, поверишь ли, всю так на окошке и просидела Арина наша Сильвестровна. В полушубок отцовский завернулась, платком замоталась и на лед глядит. Добро еще, адмиральша не проведала...

- А и болтун ты, Елизар! - с сердцем сказал Рябов. - Словно баба старая. Сразу видать, что солдатом не служил, таракан запечный...

Елизар не обиделся, а засмеялся:

- Я-то таракан, а тебе лестно! Мужицкого роду, да на адмиральской дочери женить. Как бы только благословила Марья Никитишна, да, вишь, сумнительно...

Рябов плюнул и зашагал прочь, обратно к своей избе. Тут он постоял немного, чтобы остынуть от злости, вошел в кухню и присел на лавке, возле Таисьи, которая, сложив руки на груди, смотрела прямо перед собою и о чем-то думала.

- Небось, нынче-то к вечеру непременно ему быть! - молвил лоцман.

Она не ответила. Он положил свою большую, просмоленную, натруженную ладонь на ее тонкое запястье, а другой рукой обнял ее за плечо. Она безмолвно и благодарно приникла к нему, а он, усмехнувшись, тихо заговорил:

- Теперь что, Таюшка! Теперь еще не на печи дединька с бабинькой, еще сами в море хаживаем, а вот по прошествии времени, когда едино дело останется нам с тобою - дожидаться, тогда истинно невесело будет...

Таисья чуть отстранилась от него, взглянула словно бы с удивлением, покачала головою: