Россия молодая (Книга 2)

- Сударыни и судари! - широко разевая рот, крикнул Ягужинский. Делать далее всё вослед мне, дабы веселье наше истинно смешным сталось! Кавалеры и дамы! Живее!

Екатерина, положив свои розовые, унизанные перстнями руки на плечи Ягужинскому, легко поднялась на носки и поцеловала своего кавалера в подбородок; все дамы, идущие в танце, сделали то же. Ударили литавры, пронзительно завизжала флейта, низко загудели трубы. Екатерина, покусывая губы, протянула руку и дернула на Ягужинском парик, так что генерал-прокурор на мгновение словно бы ослеп. Потеряв свою даму, он закружился на месте, а Екатерина, медленно улыбаясь и выказывая ямочки на розовых щеках, искала своими ровно блестящими, спокойными глазами иного кавалера. Все кавалеры были заняты, исключая Апраксина, с которого Ирина Сильвестровна по нечаянности совсем сдернула парик. Федор Матвеевич, седенький, с ровным венцом пушистых волос вокруг плеши, укоризненно качал головою Ирине, а она между тем уже подала руку некоему гардемарину, который гибко и ловко, сияя влажным светом зеленых глаз, повел свою даму в церемонном и медленном танце.

- Ну, Федор же Матвеевич! - позвала Екатерина с нерусским акцентом. Дайте вашу ручку!

- Я парик потерял, государыня! - ответил Апраксин. - Без парика...

- Сие всем видно, что ви потеряль парик! - сказала Екатерина. - Но все-таки ви здесь сами прекрасни кавалер...

И она так взглянула на него, что Федор Матвеевич только вздохнул да потупился, отыскивая взором под ногами танцующих свой, цвета спелой ржи, построенный в Париже парик.

А Лука Александрович все стоял у двери, прямой, широкоплечий, рассеянно и невесело следил чуть раскосыми глазами за Шафировым, который все скакал и гримасничал, выделывал коленца да подпевал музыке, следил до тех пор, пока не кончился бесконечно длинный танец и мужчины не повели своих дам пить пиво со льдом. Тогда капитан-командор, оттирая собою всех иных, первым прорвался в буфетную, первым взял в руки серебряный стакан и первым подал его Вере Сильвестровне, которая подняла на Калмыкова яркосиние глаза, улыбнулась с детским восхищением и воскликнула:

- Ах, Лука Александрович, сколь прежестоко опоздали вы к началу нашей ассамблеи. Можно ли так?

Калмыков, выбирая слова, которыми следовало говорить в галантном обществе с девицей, подумал и ответил негромко:

- Предполагалось мною ошибочно, сударыня, что на ассамблею приглашаются лишь письменными бумагами, али нарочно посланными слугами...

- Однако, сударь, счастливо получилось, что ошибка поправлена и вы здесь среди нас. Кто же рассеял ваше заблуждение?

- Гардемарин некий, известный в вашем любезнейшем семействе и ныне определенный к несению службы на моем корабле.

- На "Святом Антонии"? Уж не Иван ли Иванович сей гардемарин?

- Рад подтвердить вашу догадку, сударыня. Именно Иван Иванович Рябов.

- Как радостно мне, а наипаче доброй сестрице моей такое известие. Гардемарин Рябов, участник наших детских игр, - под вашею командою, на вашем корабле? Знает ли об том Иринка?

- Питаю надежду, что знает! - ответил Калмыков, вглядываясь в раскрытые двери соседней комнаты, где сияющий гардемарин что-то быстро и горячо говорил Ирине Сильвестровне. - А если добрая сестра ваша еще и не знают приятную новость, то сейчас же знать будут.

Вера Сильвестровна с треском раскрыла новый веер и, обмахивая свое разгоряченное лицо, произнесла:

- Как жарко нынче в нашем доме, словно бы в кузнице Вельзевула. И сколь приятно в такой духоте освежить себя глотком прохладительного питья. Отчего бы вам не сделать себе такое удовольствие...

Лука Александрович напрягся, подыскивая слова погалантнее, и ответил не сразу.

- По неимению сосуда для оного прохладительного напитка, сударыня Вера Сильвестровна.

- Но ведь вы бы желали освежить себя?

- Оно не так уж и существенно!

- Какое же не существенно, когда жажда томит вас, а в моем сосуде еще есть прохладительное...

Капитан-командор замер, но это было так - Вера Сильвестровна своей тоненькой ручкой протягивала ему тяжелый стакан, тот стакан, из которого только что пила сама.

- Один только глоток прохладительного, и вы почувствуете себя словно в садах Эдема, - сказала Вера. - Сладкое, славное пиво...

- О, сударыня Вера Сильвестровна! - ответил Калмыков. - Вы слишком ко мне добры...

И тотчас же приказав себе - "нынче или никогда", пересохшими вдруг губами негромко, но твердо проговорил:

- Я льщу себя также надеждою, что этот сосуд не последний, которым будет утолена наша совместная жажда...

Фраза получилась не слишком понятная, пожалуй, даже вовсе темная, и Вера Сильвестровна лишь недоуменно взглянула на Калмыкова. Он сробел, попытался было сказать понятнее, но вовсе запутался и замолчал, опустив голову. Молчала и Вера Сильвестровна, отворотившись и обмахиваясь веером. Он чувствовал, что она не хочет более его слушать и что ждет только случая, чтобы уйти от него. И негромко, не выбирая больше слов, он заговорил опять, ни на что не надеясь, заговорил потому, что не мог не рассказать ей то, что делалось в его душе: