Россия молодая. Книга 2

– Тут деньги, мин герр! – сзади сказал Меншиков и подал кошелек.

Петр высыпал золотые на ладонь, подумал малое время, потом протянул все Рябову. Свитские зашептались: на сей раз государь нисколько не поскупился, не пожалел, против обыкновения, золота. Кормщик взял деньги, широко улыбнулся, сказал Петру:

– И за золотые спасибо, государь! Поотощал я малость на казенных харчишках, теперь, глядишь, погуляю.

Царь, не слушая, вскинув голову, говорил раздельно, громко, внятно:

– Жалуем мы тебя, кормщик Рябов Иван сын Савватеев, первым лоцманом и матросом первым нашего Российского корабельного флота и от податей, тягот, повинностей и иных всяческих разорений быть тебе и роду твоему навечно свободными...

Он обернулся, с внезапной яростью в голосе приказал свитским:

– Пиши, не то, неровен час, забудете!

Рябов осторожно, чтобы не разорвать в плечах, натягивал кафтан. Лицо его теперь было так же бледно, как у Иевлева, на лбу проступила испарина. Свитские смотрели на него с ласковыми улыбками, один пузатый стал помогать застегивать пуговицы.

– Управлюсь, чай не маленький! – отступя от свитского, молвил кормщик.

Он поклонился царю поясным поклоном, не торопясь расправил широкие плечи, спокойно посмотрел в карие, искрящиеся глаза Петра, спросил:

– Хлеба-соли придешь ко мне, государь, отведать?

Петр усмехнулся:

– Одного зовешь, али со всей кумпанией?

Рябов медленно обвел глазами свиту, как бы рассчитывая в уме, потом сказал:

– Ничего, можно! Взойдут, авось не треснет изба...

И, помедлив, добавил:

– А не взойдут, на волю вынемся. У нас оно по обычаю, на волюшке застолье раскидывать...

Пришли солдаты с носилками, осторожно положили на них Иевлева. В сенях стоял несмолкаемый грохот – там кирками и топорами взламывали узкую дверь, рушили старый кирпич, ломами отрывали железо, чтобы пронести Сильвестра Петровича. Лекарь пошел за капитан-командором. Петр сел на топчан, вытянул длинные ноги, уперся одною рукою в бок, другою – в колено, отрывисто приказал:

– Прозоровского сюда и палача!

Взглянул на Рябова:

– А ты, ломцан, иди, да нас дожидайся! Управишься? Обедать придем!

– Не впервой гостей-то потчевать! – усмехнулся Рябов. – Чай, русские, не немцы...

Петр едва приметно нахмурился, но Рябов не увидел этого. Валкой своей, моряцкой походкой он вышел в сени, глазами отыскал совсем обмершего от страха старика ключаря, бросил ему червонец с тем, чтобы тот не позорил свою старость в остроге. Старик закланялся, зашамкал. Рябов поднялся наверх, полной грудью вдохнул свежий, прохладный воздух и хотел было перекинуться несколькими словами с караульщиками, как вдруг снизу, из подземелья услышал длинный, воющий, страшный крик Прозоровского. Махнув рукой, страдальчески сморщившись, Рябов поспешно вышел за ворота и зашагал к избе на Мхах.

Неподалеку от церкви Параскевы-Пятницы встретился ему Семисадов.

– Богатым быть, не признал! – сказал спокойным голосом боцман. – Здорово, кормщик! Что оно на тебе – кафтан новый, что ли?

– Да, вишь, приоделся маненько! – ответил Рябов.

– Добрый кафтан! – щупая грубыми пальцами сукне, сказал Семисадов. – Знатный кафтан! Пуговицы вот жалко нет – оторвалась. Такая пуговица тоже денег стоит. Роговые?

– Надо быть, роговые.

– Я тебе деревянную вырежу, да сажей и покрашу. Пришьешь, незаметно будет...

Он усмехнулся и добавил:

– Ишь, каков кафтан! Погляжу я на тебя, кормщик, да и сам в острог напрошусь, коли там кафтанами дарят...

– Да уж там дарят...

Они набили трубки, Семисадов ловко высек огня.

– Выходит – к дому идешь? Отпустили?

– Да вроде бы пока что и отпустили!

– Царь, что ли?

– Он, Петр Алексеевич...

– Ловко ты отделался! – сказал боцман. – Хитро отделался, кормщик. Недаром у нас говорится: близ царя – близ смерти. Не угадаешь чего – пропал. Шапка тут, а голова потерялась...

Он засмеялся:

– Верно ли говорю?

– Оно так! – согласился кормщик. – Особливо без добрых людей. Слышал, и ты будто в Холмогоры ездил с другими некоторыми?

– Было ездили. Афанасий, владыко, своего келейника за нами посылал.

– Говорили чего царю?

– Не поспели! Зашумел на нас: знаю, говорит, все сам знаю...

– Что ж знал, да за караулом держал?

– Его, Савватеевич, воля. Я так располагаю – хорошо еще, что отпустил...

– А для чего нас держать надобно было?

– Ему, небось, виднее! – с усмешкой молвил Семисадов. – Говорю – хорошо, что отпустил. Сильвестр-то Петрович как?

– Не гораздо здоров. Унесли.

– Отживет! – уверенно сказал Семисадов. – Теперь ему ничего, теперь почтят. Слышно, большой чин ему получать. Кому худо, Иван Савватеевич, так худо Прозоровскому. И Ржевскому ныне будет несладкое житье. Худее не бывает.

– Пошел в попы – служи и панихиды! – отозвался Рябов. – Каждому свое.

– Уж им-то выйдет верная панихида...

Поговорили про шведов. Семисадов рассказал, что будто крейсировала эскадра в Белом море, да куда-то ушла. Рябов спросил:

– Нынче здесь будешь?

– Здесь, в Архангельске.

– Дорогу к моей избе не забыл?

– Кажись, не забыл.

– А коль не забыл – приходи, застолье раскинем. Царь золотишком пожаловал, погулять надобно...

– И то – не шубу шить.