Россия молодая. Книга 2

Сильвестр Петрович грустно вздохнул, спросил, где ныне первый лоцман. Ванятка промолчал. Спросил, зачем Ванятке на корабль, – тот опять промолчал. Иевлев внимательно вгляделся в густо румяное, дышащее здоровьем лицо мальчика, задал еще несколько хитрых вопросов и мгновенно разгадал Ваняткино тайное и нерушимое решение.

По трапу они поднялись вместе, рука об руку вошли в большую адмиральскую каюту, убранную цветастыми кожами и бронзой. Здесь, над большой картой, сидели царь и Федор Матвеевич Апраксин. Оба они были без кафтанов: царь – в белой рубашке, Апраксин – в шитом серебряными цветами камзоле. Сильвестр Петрович посадил Ванятку поодаль, в кресло, открыл перед ним слюдяное окно, дал ему в руки подзорную трубу – смотреть куда захочет, – и велел помалкивать. Ванятка, непрестанно и смачно жуя из своего узелка, стал смотреть в удивительную трубу, тихонько при этом ахая от восторга, а Иевлев сел близко к царю, наклонился к нему и сказал, улыбаясь своими яркосиними глазами:

– Вот, государь, моряк будущего флота Российского. Сбежал из отчего дому, дабы уйти с флотом в море. Хитер парень, да и мы не лаптем щи хлебаем...

Царь боком взглянул на Ванятку, спросил коротко:

– Кто? Он?

– Он. Жует да в трубу глядит.

– Чей такой?

– Рябова кормщика сын, а мне крестник.

Оторвав усталый взгляд от карты, Апраксин произнес:

– Он не един, Сильвестр Петрович. Отбою нет от волонтеров. Солдат палками сгоняем, а здешние жители – двиняне и поморы – приходят на корабли, просят взять в матросы. В Поморье – колыбель матросам корабельного флота. И успешно справляются с новым для себя и трудным делом. Есть которые в запрошлую неделю бостроги получили, а нынче корабль знают как свои пять пальцев.

Петр задумчиво сказал:

– Добро! Располагаем мы в недальние времена набрать отсюда двинян да беломорцев для нашего корабельного флота не менее тысячи людей, дабы из них ядро образовать истинных матросов...

– Не только матросов, но и офицеров, государь! – сказал Апраксин. – Немедленно же надобно некоторых юношей в навигацкое училище препроводить. Вот давеча Сильвестр Петрович поминал убитого шведами Митрия Горожанина, а таких, как он, и в живых поныне немало...

– Пиши им реестр! – велел Петр. – Спехом надобно делать, от Архангельска нынче же и отправим. Время дорого, после некогда будет.

Он налил себе кружку квасу, выпил залпом, велел позвать кают-вахтера. За дверью послышались пререкающиеся голоса, испуганный шепот, высунулась чья-то усатая голова:

– Кого, кого?

– Кают-вахтера! – сердясь, приказал Петр.

Опять зашептались, забегали. Апраксин, скрывая улыбку, крикнул:

– Филька!

Тотчас же вошел парень в рубахе распояской, с чистым взглядом веселых глаз, русоволосый, босой.

– Запомни, Филька, – строго сказал Апраксин. – Кают-вахтер есть ты, Филька. Понял ли?

– Давеча был тиммерману помощник, констапелю помощник, нынче кают-вахтер! – ответил Филька. – Слова-то не наши, легко ли...

Апраксин повернулся к царю:

– Моряки – лучше не сыскать, а с иноземными словами трудно. Звали бы по-нашему – денщик, плотник!

– Не дури! – велел Петр. И приказал кают-вахтеру Фильке: – Сходи за царевичем, чтобы сюда ко мне шел.

Филька, поворотившись на босых пятках, убежал. Петр подозвал к себе Ванятку. Тот со вздохом оторвался от трубы, нехотя слез с кресла. Царя в лицо он не знал, потому что в тот день, когда было у кормщика раскинуто застолье, угорел от табака, что курили гости, и все перепуталось в его голове – мундиры, усы, шпаги, кафтаны, камзолы, пироги, кубки. Запомнилось только, как Таисья наутро сказала кормщику:

– Ну, Иван Савватеевич, неси денег хоть пятак. Проугощались мы.

Отец тогда почесал затылок, пошел доставать пятак.

– Знаешь меня? – спросил Петр, когда Ванятка, держа в руке трубу, остановился перед ним.

– Не знаю.

– Я у твоего батюшки в гостях был.

– Много было! – сказал Ванятка, вертя в руках медную трубу. – И полковники были, и енералы были, и шхиперы были, и сам царь был...

– Про царя-то, небось, врешь?

– То-то, что не вру.

– Ну, а не врешь, тогда по делу говорить будем. Вырастешь большой – кем станешь?

– Я-то, что ли?

– Ты.

– А моряком стану.

– Корабельным, али рыбачить пойдешь?

Ванятка заложил за щеку последний кусок шаньги, подумал, ответил сказкой, что сказывала бабинька Евдоха:

– Вырасту как надо, пойду к царю в белокаменны палаты, поклонюсь большим обычаем, попрошу его, нашего батюшку: «Царь-государь, ясное солнышко, не вели казнить, вели миловать, прикажи слово молвить: дед мой Савватий кормщиком в море хаживал, отец мой Иван на твоей государевой службе, прикажи и мне на большом корабле в океан-море идти...»

Петр широко улыбнулся, потянул Ванятку к себе, сжал его коленями, спросил потеплевшим голосом:

– Кто обучил тебя, рыбацкий сын, как с царем говорить?

– А бабинька Евдоха! – дожевывая шанежку, ответил Ванятка и продолжал: – И поцелует меня царь-государь, ясное солнышко, в уста сахарные, и даст мне в рученьки саблю вострую, булатную, и одарит меня казной несчетною...

Царь захохотал громко, крепко сжимая Ваняткино плечо, сказал:

– Быть тебе моряком, парень, подрасти только маленько...