Россия молодая. Книга 2

– Его высочество рыдает, – ответил немец.

– С чего бы?

Немец пожал плечами.

– Одевать царевича и собираться в путь! – приказал Петр. – И без проволочек!

Нейгебауер опять пожал плечами.

– Идите!

Немец ушел, пятясь и кланяясь. Петр запечатал письмо Шереметеву, накинул плащ, вышел на ют – смотреть движение войска.

3. ГОСУДАРЕВ ПУТЬ

Уже светало.

Огромные массы солдат, матросов, фузилеров, пушкарей шли через деревню в мутном свете наступающего дня, под дождем. То и дело застревали в колдобинах подводы, свистели кнуты, в толпе раздавалось: «разо-ом, дружно взяли!» Одна подвода проскакивала, и тотчас же ныряла другая, вновь слышалась ругань, и люди все шли, шли, шли по узкой улочке Нюхчи, никогда не знавшей такого обилия народу.

И на взгорье, на суше странно было видеть два фрегата, «Курьер» и «Святой Дух», которые хоть и медленно, но все же двигались, словно плыли среди сотен людей, тянувших канаты, подкладывающих катки и салазки.

Петр перекрестился, вздохнул, не оглядываясь на свитских, молча спустился по сходням – догонять армию. Старухи и старики, детишки и молодухи – нюхоцкие староверы смотрели не без страха на быстро шагающего по вязкой грязи черноволосого, с трубкою в зубах царя всея великия и малыя и белыя Руси. Он шел не глядя под ноги, оскальзываясь, угрюмый и озабоченный, слегка выставив по своей манере одно плечо, размахивая длинными руками, а за ним поспешали кают-вахтер Филька с царевым кованым погребцом, цирюльник, важный, носатый, медленно соображающий повар Фельтен, дежурный денщик Снегирев, иноземец лекарь...

Старики, провожая царя взглядом, крестились, качали головами, раскольничий нюхоцкий поп Ермил бормотал:

– И куда их, еретиков бритомордых, псовидных, басурманов, понесло? О, горе, горе! Не иначе – рушить древлие наши острожки-монастырьки, ну да не отыщут, потонут в болотищах, засосет, дьяволов, сгинут нетопыри, лиходеи, никонианцы поганые, трубокуры... Тьфу, наваждение...

И в самом деле, словно наваждение, исчезла царева армия, будто морок – закрылась желтым беломорским сырым туманом, мзгою, дождем. А в древней деревеньке Нюхче все осталось попрежнему, только не ко времени стали перекликаться петухи, да порченый мужичок Феофилакт, закрыв ладонями плешивую голову, подвывал у околицы:

– Ахти, ахти мне, ай, батюшки-матушки, сестрички-братушки...

А древние старики, опираясь на посохи, все смотрели вослед трубокуру царю, качали головами, перешептывались:

– Истинно – антихристово пришествие!

– Тьфу, рассыпься!

– За грехи наши карает нас господь!

Когда вышли из деревни, Меншиков сказал Петру:

– Нахлебаемся горя, мин гер Питер!

Петр ответил угрюмо:

– Я об том и не ведал. Неужто нахлебаемся?

И, ткнув рукою в сторону фрегатов, что скрипели и ухали на полозьях, жестко произнес:

– В свое море, словно тати, свои корабли пешим путем тянем. Ну погоди, погоди, брат наш Карл, не столь долго учиться, в недальнее время ученик выучеником сделается...

Александр Данилович заплевался через плечо:

– Тьфу, тьфу, тьфу, вот не по душе мне, мин гер, когда ты эдак толкуешь да рассчитываешь. Чего загадывать, все в руце божьей!

Днем войско миновало еще посад дворов на десяток, Святую гору и Святое озеро. Топь вовсе расползлась от сплошного дождя, грунтовую дорогу совсем размыло, труд пяти тысяч мужиков, нагнанных на строение государева пути, пропал здесь даром. Преображенцы, шедшие в голове колонны, остановились; мужики из Соловецкой, Каргопольской, Олонецкой, Белозерской вотчин по пояс в гнилой болотной воде рыли канавы, сгоняли воду, наваливали новые гати. Бомбардирский урядник Михайло Щепотев говорил Петру:

– Более половины твоего пути, государь, болотами проложено. А болото, бодай его, текет. Что народишку схоронили на строении – не перечесть. Гнус жрет, мокреть, сырость, холодище. Я весь чирьями пошел, думал: пора и мне, уходила меня дороженька...

Петр сидел на поваленном гнилом дереве, мерил по карте циркулем, грыз мундштук трубки.

– Так и выходит! – сказал Иевлев. – Урядник верно посчитал: от Вардегоры до Вожмосалмы сто девятнадцать верст, из них шестьдесят шесть мостами застлано. Да на Повенецкий уезд клади еще шестьдесят топи...

– Чтобы гати дальше дождями не размыло, – сказал Петр. – Льет без передыху...

– И льет – худо, а худее всего, что мужики бегут, – вздохнул бомбардирский урядник. – Да и то сказать, государь, обреченный народишко. Живым отсюдова работному человеку не выдраться...

Гонец на взмыленной лошаденке, прискакавший из деревушки Пермы, рассказал, что дальше идти возможно, гати лежат крепко, вода не подступает. Туда, к Пул-озеру, выведено более двух тысяч народу, да за худой охраной поболее сотни ушло. А надо бы отводить канавы, беречься, каждая пара рабочих рук дорога...

– Пужнем мужика! – пообещал Петр.

И велел для острастки тут же казнить смертью через повешение двух беглых работных людей, которые пойманы были на кордоне – уходили от болотной каторги.