Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834

Обресков уверил молдавских и валашских бояр, что позаботится об их безопасности, как бы ни складывались дальнейшие переговоры с Османами[115]. Под конец Бухарестского конгресса он передал османскому представителю Абдур-Резаку «некоторые условия», на которых Россия была готова вернуть княжества Османской империи[116]. Порта должна была обязаться «признавать и почитать духовенство с должным оному чину отличием», а также «не препятствовать, каким бы то образом ни было, исповеданию Христианского закона» или восстановлению церквей в княжествах[117]. Порта также должна была воздержаться от взимания каких-либо военных поборов с княжеств. Вместо этого османское правительство должно было отменить все прошлые долги княжеств, а также освободить их от уплаты дани на двухлетний срок. Молдавские и валашские земли, раннее отчужденные под контроль османских крепостей, должны были быть возвращены княжествам, которым причиталось «пользоваться теми же самыми выгодами, коими пользовались они во время царствования, достойной памяти, султана Мегмеда Четвертого»[118]. Наконец, согласно условиям, переданным Обресковым Абдур-Резаку, представители России в Константинополе получали право «говорить в пользу сих двух Княжеств» и Порта обязывалась «внимать оные с сходственным к дружеским и почтительным державам уважением»[119].

Условия, сообщенные Обресковым, не соответствовали валашским ожиданиям. Через год после окончания переговоров в Бухаресте бояре писали Екатерине Великой, что условия эти ввергли их «в пропасть печали и отчаяния». Бояре снова напомнили императрице о ее манифесте и обещании освободить княжества, а также упомянули о своем вкладе в победы российского оружия. Бояре опасались, что, если Россия не защитит свободу княжества, «тиран, обезумевший от произошедшего, изменит форму нашего правления [и превратит его] в пашалык ‹…› и заставит народ поменять закон»[120]. Накануне возобновления мирных переговоров, приведших к заключению Кючук-Кайнарджийского мира летом 1774 года, валашские бояре испросили разрешение у Румянцева отправить Михая Кантакузино в Санкт-Петербург, чтобы просить императрицу и ее министров о «спасении и избавлении от ига тирании»[121]. Валашские бояре также призвали российского главнокомандующего печься об «укреплении свободы нашего народа» на предстоящих переговорах с Османами[122]. Они предложили поставить княжества под коллективную гарантию России, Австрии и Пруссии в случае, если не будет возможности остаться под «непосредственным управлением Православия и всемогущего самодержавия России»[123].

Действия валашских бояр в последние месяцы перед заключением Кючук-Кайнарджийского мира свидетельствуют об их реакции на формулы замирения, последовательно предлагавшиеся российской стороной. Так, в июне 1774 года они выразили согласие с уподоблением статуса Валахии Рагузской республике, платившей дань Порте лишь раз в три года и представленной в османской столице консулом[124]. Эта формула впервые появилась в проекте мирного договора, переданного Обресковым Абдур-Резаку при завершении переговоров в Бухаресте в марте 1773 года[125]. Когда стало ясно, что их более смелые предложения о переходе в российское подданство или под коллективный протекторат России, Австрии и Пруссии нереализуемы, Рагузская модель стала для бояр способом добиться, «чтобы не вмешивалось в нашу страну угнетение тирании»[126]. Когда они узнали, что заключенный мирный договор не содержит упоминаний о Рагузской республике и лишь ссылается на «[выгоды], коими пользовались [княжества] во время царствования, достойной памяти, Султана Мегмеда Четвертого», они поспешили предоставить Румянцеву детальное описание этих привилегий. Последние включали избрание господаря из местных жителей, его высшую юрисдикцию в уголовных делах и гражданских тяжбах между христианскими подданными и мусульманами, запрет османским войскам вступать на территорию княжества, а также свободу торговли для валашских подданных[127]. Узнав об обретенном Россией праве «говорить в пользу княжеств», бояре поспешили определить эту прерогативу как право «защищать права нашей страны в соответствии с договорами»[128].