Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834

Во время российско-османских переговоров в Фокшанах и Бухаресте во второй половине 1772 и начале 1773 года валашские и молдавские бояре постарались определить упоминаемые ими права и привилегии. Лидер валашских бояр Михай Кантакузино составил описание первоначальных условий, на которых господари Мирча Старый (1388–1418) и Лайота Басараб (1473–1477) якобы приняли османское подданство[106]. Данное описание представляло собой замечательный пример изобретения правовой традиции[107]. Согласно Кантакузино, в обмен на небольшую дань Османы обязывались «не иметь никакой роли или вмешательства в правление страной»[108], которая могла свободно объявлять войну или заключать мир со своими соседями. Валахия сохраняла за собой право служить убежищем, где насильно обращенные в ислам могли вернуться в христианство. Кантакузино также утверждал, что юрисдикция избиравшегося из природных валахов господаря изначально распространялась даже на тяжбы между христианами и мусульманами. Последним запрещалось строить мечети в княжестве или даже находиться на его территории по какому-либо делу, кроме торгового[109]. Валашский представитель также утверждал, что привилегии княжества были попраны решительным образом с установлением власти фанариотов в 1716 году, вслед за чем валашская армия была фактически упразднена, часть территорий была присвоена мусульманскими землевладельцами, а само княжество подпало под режим османской торговой монополии и было обложено непосильными налогами[110].

Молдавские бояре также предоставили российским дипломатам описание изначальных условий, на которых господарь Богдан III (1504–1517) «преклонил страну туркам». Согласно авторам, султан признал Молдавию «свободной и непокоренной землей», гарантировал свободу христианской религии, обещал защищать страну от внешних врагов и предоставил ей право «управляться в соответствии со своими законами без малейшего вмешательства со стороны Порты». Мусульмане не могли приобретать земли и строить мечети в княжестве. Находясь под управлением природных молдавских господарей, избираемых пожизненно, Молдавия имела право содержать двадцатитысячную армию и была представлена в Константинополе специальными поверенными. Покорение Порте выражалось только в обязанности господаря приходить со своим войском по призыву султана, а также в уплате «подарка» в размере 4 тысяч золотых каждые два года[111]. Согласно боярскому меморандуму, после нарушения молдавских привилегий во второй половине XVI столетия султан Мехмед IV (1647–1687) вернул им силу, однако его хатт-и шериф был сожжен по приказу Яна Собеского во время занятия Ясс польскими войсками в 1686 году, что повлекло за собой новые нарушения привилегий княжества, кульминацией которых стало установление власти фанариотов[112].

Ничто не говорит о том, что российский представитель на Фокшанском конгрессе Г. Г. Орлов поднимал вопрос о княжествах в переговорах с османскими представителями; главным вопросом, его интересовавшим, был вопрос о статусе Крымского ханства. После того как конгресс был прерван в конце августа и созван снова в Бухаресте в ноябре 1772 года, российский представитель А. М. Обресков также предпочел отложить вопрос Молдавии и Валахии из опасения, что новость о намерении России возвратить княжества Порте, пускай и на определенных условиях, могла ухудшить отношение местных жителей к российским войскам. Промедление Обрескова вызвало нервозность среди бояр и заставило их снова обращаться к российским властям с петициями. Опасаясь «возвращения в руки первых их мучителей», бояре посредством молдавского митрополита Гедеона молили российского главнокомандующего «предстательствовать о неотчуждении нас от милости и заступления Ея Императорского Величества»[113]. Со своей стороны валашские бояре напомнили Обрескову о манифестах Екатерины Великой, которые «провозглашали освобождение всем христианским народам», а также «обещания и уверения, которые Ее Императорское Величество изволило дать нам, как устно, так и письменно» в Санкт-Петербурге. Они обращали внимание российского представителя на «бесчисленное множество семей, которые в свое время открыто проявили рвение к мощной российской державе и ныне боятся совершенной своей погибели» в случае, если княжество будет опять ввергнуто «в жестокое и бесчеловечное рабство»[114].