Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.)

Крымско-турецкий вопрос теснейшим образом переплетался с династическим. Дело в том, что князь Юрий подозревался в сношениях с татарами. Прилегавший к его владениям Сурожек находился в распоряжении татарских царевичей. Некоторое время после смерти Менгли-Гирея владел «княж» Юрьевским Звенигородом Абдул-Латиф (до своей смерти в ноябре 1518 г.) [1126]. В Звенигороде еще в 1504 г. была Дмитриевская слободка, «что за татары», много «численных земель и ордынских» (как, впрочем, и в Рузе) [1127]. Позднее, в начале 1532 г., в Литве распространились слухи, что князь Юрий находился в контакте с «Заволской ордой» [1128]. И для этого, возможно, были некоторые основания. Один из воевод князя Юрия, Василий Иванович Шадрин, с осени 1516 по весну 1518 г. находился в крымском плену. Но в это время он сумел приблизиться к ханскому двору и был кем-то вроде неофициального русского представителя в Крыму [1129]. Конечно, вряд ли при этом он забывал князя Юрия.

Но вернемся к февральскому следствию 1525 г. После Максима Грека показания давал его келейник Афанасий. Именно он сообщил имена тех, кто «прихожи были к Максиму». Он же выделил из их среды Берсеня: ибо только «коли к нему придет Берсень, и он нас вышлет тогды всех вон, а с Берсенем сидят долго один на один». Это показание также ухудшало положение Берсеня и фактически оправдывало всех остальных, которые просто «спиралися меж себя о книжном» [1130].

После этого лица, ведшие следствие, снова обратились к Максиму Греку с вопросом о том, что же являлось темой его разговоров с Берсенем. Максим оказался многоречив.

Примерно год тому назад, когда Берсень был в опале, он, по словам Максима, приходил к нему. Грек спросил его: «Был лы еси сего дни у митрополита». Очевидно, Максим считал, что Берсень должен был побывать у Даниила, чтобы попросить его ходатайствовать за себя перед великим князем. На это Берсень с горечью сказал: «Яз того не ведаю, есть ли митрополит на Москве». Ведь от Даниила не дождешься никаких «учительных слов» да он и «не печялуется ни о ком». Вместо печалования Даниил поступил как клятвопреступник, давши опасную грамоту Шемячичу, который тем не менее был «пойман» в Москве. Берсень и самого Максима спрашивал: «Какую пользу от тебя взяли?» Вель «пригоже было нам тебя въспрашивати, как устроти государю землю свою и как людей жаловати и как митрополиту жити».

И опять Максим допустил бестактность. Не отрицая впрямую слов Берсеня, он сказал только, что «у вас, господине, книги и правила есть, можете устроитися». Но всякое превознесение деятельности Максима могло вызвать чувство негодования у московского государя. Когда у Максима спросили, к чему бы это вел подобные речи Берсень, он добавил к сказанному еще более крамольные слова своего приятеля: «Добр-деи был отец великого князя Васильев князь великий Иван и до людей ласков… а нынешней государь не по тому, людей мало жалует; а как пришли сюда грекове, ино и земля наша замешалася; а дотоле земля наша Русскаа жила в тишине и миру». Во всем виновата София: как она пришла на Русь «с вашими греки, так наша земля замешалася и пришли нестроениа великие, как и у вас во Царегороде при ваших царех».

Из этих слов видно, что Берсень был сторонник того курса, который осуществлялся при Иване III в кругу противников Софии, т. е. в кругу Дмитрия-внука (Федора Курицына и других вольнодумцев). Греки были не только врагами Дмитрия-внука, но и русских реформаторов из его окружения. Берсень разделял программу мира с Литвой (как Патрикеевы и Ряполовский, заключившие в 1494 г. мир с Великим княжеством Литовским). О «нестроениях» в Царьграде много размышлял и сам Максим Грек, а позднее И. С. Пересветов. Наконец, выпячивая в рассказе Берсеня «антигреческую» тему, Максим Грек как бы стремился отделить себя от своего прежнего друга и предстать вполне благонадежным человеком.

Максим Грек изложил конкретно причины неудовольствия Берсеня внутренней политикой Василия III. Берсень печалился, что «ныне в людех правды нет» [1131]. Все это из-за того, что были нарушены старые обычаи: «Которая земля переставливает обычьи свои, и та земля недолго стоит; а здесь у нас старые обычьи князь велики переменил; ино на нас которого добра чяяти?» Сам Берсень считал, что «лутче старых обычяев держатися, и людей жаловати, и старых почитати». При этом он говорил: «Государь-деи упрям и въстречи против собя не любит, кто ему въстречю говорит, и он на того опалается; а отец его князь велики против собя стречю любил и тех жаловал, которые против его говаривали». На следствии Берсень утверждал, что он «тех речей не сказывал». Но в целом его «речи» звучат весьма правдоподобно.