Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории).

Одним из верных сподвижников Василия II и Ивана III был Иван Дмитриевич Руно, по происхождению человек неродовитый. Около 1483 г. он попал в опалу, и его послужильцы были испомещены в Новгороде.[421] О его брате Поярке, кроме летописной записи 1497 г., ничего не известно. Дьяк Федор Стромилов происходил из старинной дьяческой фамилии.[422] В 90-е годы он был дьяком Василия Ивановича, тогда великого князя тверского.[423]

С. Б. Веселовский считал, что дело Гусева было раздуто, многие (возможно, и сам Гусев) были оклеветаны, ибо «по неосторожности или из побуждений карьеры вмешались в семейное дело великого князя». К иному выводу пришел Черепнин, обратив, в частности, внимание на то, что в 1492 г., «очевидно, в связи с арестом и заточением в тюрьму за год перед этим князя Андрея Васильевича Углицкого с семьей» бежал в Литву Юшка Гусев. Кн. Андрей был «поиман» осенью 1491 г. Его арестовал кн. Василий Иванович Патрикеев — противник княжича Василия и его окружения. Никаких прямых данных о связи «поимания» кн. Андрея с бегством Ю. Гусева осенью 1492 г. нет. Черепнин ссылается только на предположение А. А. Шахматова о том, что Типографская летопись за эти годы (1482–1528) составлялась в Угличе, и делает вывод, что заговор «имел какое-либо отношение к антиправительственным кругам, действовавшим в Угличе».[424]

Однако связь Синодального списка Типографской летописи с Угличем обнаруживается только в пределах 1521–1526 гг. До 1497 г. список совпадает со сводом 1497 г. — митрополичьим (по мнению К. Н. Сербиной) или ростовским (по гипотезе А. А. Шахматова и Я. С. Лурье). Так или иначе, но угличский характер записи 1497 г. в Типографской летописи о Гусеве не может считаться доказанным. Андрей Углицкий умер в заточении в ноябре 1493 г. Пожалуй, самым сильным доводом против гипотезы о близости к нему Гусева являются сведения Типографской летописи и свода 1497 г. о том, что Иван III призвал митрополита и епископов, «прося у них прощениа о своем брате, князе Андрее Васильевиче, что своим грехом, несторожею, его уморил».[425] Этот рассказ помещен в Типографской летописи после упоминания о Гусеве в связи с Судебником и перед записью о его казни. Описанные же события происходили поздней осенью 1497 г., т. е. до опалы Гусева. Вряд ли, посмертно восстанавливая память Андрея Углицкого, великий князь казнил бы его сподвижника.

С. Б. Веселовский и Л. В. Черепнин на основании рассказа о родословии Чертовых из митрополичьего формулярника начала XVI в.[426] пытались выяснить происхождение Ф. Стромилова. Оттуда известно, что Алексей Попов, вероятно дед Ф. Стромилова, и Никита Константинович Добрынский, родной брат деда В. Гусева, выступали союзниками Ивана Андреевича Можайского. В этой связи многозначительно упоминание свода 1500 г. о том, что княжич Василий предполагал в 1497 г. бежать на Белоозеро, т. е. в одну из вотчин верейских князей. Все это делает весьма вероятным предположение о связи княжича Василия и заговорщиков с силами, поддерживавшими верейского князя. Поэтому трудно согласиться с Черепниным, что «вряд ли можно допустить действенную общность интересов Василия Ивановича и партии Гусева».[427]

Итак, Владимир Гусев и его соратники хотя и происходили из знатных фамилий, но все же были «детьми боярскими», т. е. по положению не принадлежали к наиболее близкому окружению Ивана III. Родичи Гусева были связаны с верейским удельным двором, который пользовался покровительством Софьи Палеолог. Известно также, что греки Дмитрий и Юрий Траханиоты, из свиты царьградской княжны, поддерживали тесный контакт с главой воинствующих церковников новгородским архиепископом Геннадием. Больше ничего сколько-нибудь определенного о социальной базе заговорщиков сказать нельзя.