Россия: народ и империя, 1552–1917

Первый систематический кружок такого типа в 1869 году организовал Марк Натансон в Медико-хирургической академии Санкт-Петербурга, и после ареста Натансона им руководил Николай Чайковский. Поначалу члены кружка интересовались главным образом культурными и этническими проблемами, сознательно отвергая «иезуитство и макиавеллизм» Нечаева. При приеме новых членов руководствовались прежде всего моральными соображениями: ожидалось серьезное отношение к образованию, окончание учебного курса и уж затем возвращение долга народу. Чайковский не раз говорил: «Мы должны быть чисты, как стекло, и знать друг друга так, чтобы в трудных случаях преследований и борьбы быть в состоянии a priori знать, как каждый из нас поступит».

По этой причине Чайковский и назвал свой кружок «Орден рыцарей». Сам он часто посещал сектантов и даже стал членом секты, провозгласившей целью создание «Богочеловечества».

Как подобало такой цели, движение носило характер воинственной религии. Берви-Флеровский, социолог, работы которого пользовались популярностью среди радикалов, пришел к пониманию, что «успеха можно ожидать, только когда охвативший молодежь взрыв энтузиазма будет превращен в постоянное и неискоренимое чувство. Непрерывно думая об этом, я пришел к убеждению, что успех можно будет завоевать только одним путем — созданием новой религии».

Свое кредо Берви-Флеровский выразил так: «Идите в народ и расскажите ему всю правду до последнего слова». Эта «правда» состояла в том, что все люди равны и что право и долг народа взять причитающуюся ему долю у помещиков и эксплуататоров. Александр Долгушин, одним из первых отправившийся в деревню, хранил у себя на даче, помимо печатного станка, крест с гравировкой: «Во имя Христа… Свобода, равенство, братство».

Первые попытки установить связь с народом были направлены на сектантов и староверов по причине их давнего неприятия режима. Еще в начале 60-х годов Герцен и Огарев, находясь в Лондоне, старались связаться с ними через В. И. Кельсиева, молодого бедного дворянина, увлеченного «схизматиками». Староверы отнеслись к нему доброжелательно и были готовы разделить многие из его взглядов, а для пополнения скудных запасов литературы очень хотели организовать печатание своих книг за границей. Однако к участию в политической деятельности, тем более в союзе с эмигрантами, староверов явно не тянуло. Дело даже не в атеизме их новоявленных радикальных доброжелателей, просто двухсотлетние преследования и дискриминация утомили их: староверы были явно пессимистичны по духу, пассивны и склонны довольствоваться недавно сделанными уступками Александра II. Прежний мятежный дух, похоже, в конце концов испарился.

Кружок Чайковского начал собирать и распространять книги и брошюры, сначала среди своих членов, затем среди более широкого круга. Это были «Капитал» Маркса, «Исторические письма» Лаврова, «Положение рабочего класса в России» и «Азбука социальных наук» Берви-Флеровского, «История Французской революции» Луи Блана, а также работы Герцена, Чернышевского и Щапова. Была предпринята попытка распространения литературы среди рабочих Петербурга и других городов, сопровождавшаяся дискуссиями и небольшими скрытыми сборами.

К 1873 году многие ощутили — пришло время выйти за пределы городов и отправиться в сердце народа, в деревни. Такое решение следует оценить как более радикальное, чем агитация среди рабочих, так как оно предполагало прекращение учебы, разрыв с семьей и друзьями и, по всей вероятности, отказ от перспектив официальной карьеры. Группа Чайковского почти не имела организационной структуры, но часто сдерживала советами самых пылких.

Движение было по преимуществу стихийно-добровольным и держалось — как выразился Аптекман — на «Ганнибаловой клятве» молодежи того времени. «О, она будет служить народу! Она омоет его раны, она залечит его скорби, она выведет его с факелом науки и свободы в руках на широкий простор культурного существования!» И вот «революционная молодежь, полная веры в народ и в свои собственные силы, охваченная каким-то экстазом, потянулась в далекий неведомый путь. Позади остались дорогие образы родных и близких, вошедшие в плоть и кровь высшие учебные заведения, с их „правами и льготами“… Возврата нет».