Россия нэповская

Трудности выхода из «кризиса сбыта» открывали возможности перекладывания вины за обострение экономической и социальной обстановки в стране на частный капитал. На фоне разгоравшегося кризиса, в конце ноября 1923 года ОГПУ начало операции по административной высылке из Москвы, а затем и из других крупных городов, спекулянтов, контрабандистов, валютчиков и других «социально опасных элементов». Причем репрессии обрушились на лиц, связанных как с черной, так и с официальной валютной биржей. В феврале следующего года более тысячи нэпманов были обвинены в спекуляции и сосланы из Москвы на север. Эти репрессии загоняли спрос на валютные ценности в подполье. Хотя в целом они не достигли таких масштабов, чтобы развалить валютный рынок, но затруднили проведение денежной реформы. Поэтому в начале марта 1924 года по предложению Г. Я. Сокольникова Политбюро дало указание ОГПУ прекратить репрессии против биржевиков[413].

В целом 1924 год открыл второе крупное наступление на частника, подготовка к которому началась еще в прошлом году. В течение 1923/24 года размеры банковских кредитов частной клиентуры были снижены в несколько раз, а налоги увеличились в 16 раз по промысловому обложению и почти в 5 раз — по подоходному. 1924 год обозреватели иностранных газет назвали «годом второй революции», так как было закрыто около 300 тыс. частных предприятий. В целях борьбы с «рыночной стихией» были предприняты меры по установлению административного надзора за самыми мелкими предприятиями. Частникам было запрещено продавать продукцию государственной промышленности[414].

Подобная практика не была чем-то новым в отношении властей к частному капиталу. Речь скорее шла о масштабах репрессий. Бурное развитие частного предпринимательства в конце 1921 — вначале 1922 года «спровоцировало» волну хорошо организованных процессов над частными предпринимателями по обвинению в нарушении трудового законодательства. В декабре 1921 года в Москве прошел один из первых таких процессов, который носил показательный характер. Со второй половины следующего года увеличилось давление на предпринимателей со стороны профсоюзов. Возрос и налоговый пресс. Особенно обременительными были ставки промыслового налога. Дело в том, что частные предприниматели дважды платили уравнительный сбор с одной и той же продукции — с оборота в производстве и с оборота от продажи в своем магазине. Циркулярным распоряжением по Центроналогу от 24 января 1923 года к промысловому обложению были привлечены водяные и ветряные мельницы, сельские кузницы и т. п. По новой классификации, принятой Наркомфином РСФСР в июле 1923 года, ставки промыслового налога с госпредприятий были в 2–4 раза ниже ставок частных предприятий. И это не считая подоходного налога и местных сборов, принудительных займов и высокой арендной и квартирной платы. Посредством налогового обложения изымалось до 90 % доходов частных предпринимателей[415].

Все это вынуждало предпринимателей переходить к нелегальным формам деятельности: к подпольной раздаче работы на дом, созданию лжекооперативов и фиктивных артелей и т. п. А это, в свою очередь, вызывало очередной виток карательной практики по отношению к частному сектору. И не только к нему. При переходе к нэпу «забыли» реорганизовать органы контроля как в центре, так и на местах. Отсюда и кампании по борьбе со взяточничеством и стихийная «чистка» госаппарата, в том числе и милиции. Например, в Нижнем Новгороде кампания по борьбе со взяточничеством продолжалась с середины октября 1922 года до мая 1923 года[416].

Все это подпитывало негативное отношение к нэпу, как в высших эшелонах власти, так и в широких массах, которые с влиянием нэпа связывали возвращение к «старым порядкам». Так, прием нового рабочего или получение более высокого разряда сопровождались выставлением «угощения» мастеру. Власти делали все, чтобы нелепая фигура толстого человека во фраке и в котелке сделалась непременным атрибутом многочисленных театрализованных шествий. Неудивительно, что в глазах рядовых граждан российские предприниматели представали в столь карикатурном облике: «Видим, идет семипудовая тетка с заплывшим от жира лицом, в пышном наряде, напыщенная косметикой, за ней идут дети, также нарядные, самодовольные, счастливые. Идут очкастые, усастые, в три обхвата дяденьки, с золотыми, блестящими кольцами»[417].