Россия перед вторым пришествием

Кто не помнит, во что после недоброй памяти «освободительных» годов обратилась наша деревенская Россия — о городской и говорить нечего: она и до пресловутых «свобод» в христианском образе своем давно была отпетая? Откуда, казалось, набраться было угодникам Божиим, чтобы заполнить собою остающееся свободным в небе небес видения о. Мартирия пространство? Куда не поглядеть, повсюду виделось одно отступление от правды Божией, жизнь по плоти, по стихиям мира, в служении богу чрева — мамоне. Откуда взяться было праведникам?

И вот, разразилось величайшее бедствие, какого еще не видывала земля, — всемирная война, человекоистребление по последнему слову братоубийственной науки.

Страшный гнев Божий, кара Господня, казнь безмерно согрешившего человечества!

Да! — гнев и кара, и казнь, но и... человеколюбие крайнее и всепрощение безграничное, и милосердие непостижимое, никаким грехом непобехщаемое милосердие Божие.

Когда война уже была в разгаре, и «Ангел Божий поверг серп свой на землю, и обрезал виноград на земле и бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны были ягоды в точиле за городом, и потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий» (Отк. 14,19-20), — в те дни дошел до меня слух из Дивее-ва, от Дивеевских «сирот» Преподобного батюшки Серафима:

— Блаженная «маменька», Прасковья Ивановна, все радуется, все в ладоши хлопает, да приговаривает: «Бог-то, Бог-то мило-серд-то как! — разбойнички в царство небесное так валом и валят, так и валят!»

За мученичество, значит. Свое на войне от утонченного зверства культурных диаволов в образе человеческом, от разрывных пуль, от удушающих газов, и, что всего для небесного царства важнее — за слезу покаяния, за одинокую слезу на поле смерти, вознесенную к Престолу Божию Ангелом-Хранителем.

И вот, в то же время, только в другом месте, — в том маленьком захолустном городке, куда поселил меня Господь, одной рабе Божией, умом и сердцем препростой (я не назову ее имени, смирения ее ради) было даровано видение во сне судеб Божиих, сокрытых от разумения премудрых и разумных и открываемых младенцам. Очень скорбела эта раба Божия о тех ужасах войны, которые так нехщанно-негаданно для многих (немногие-то ее уже давно ждали) обрушились на Россию. Было это, помнится, вскоре после многодневных жестоких боев на австрийской границе, увенчавшихся взятием Галича и Львова, после великих страданий армии Самсонова в Восточной Пруссии, словом после великой кровавой жертвы, принесенной Россиею за грехи свои пред правдой Божией. И видит эта раба Христова: стоит она, будто бы, на незнакомом месте. Ночь. Небо темное. На земле ни зги не видать. И, вдруг, разверзлось небо, и в лучезарном блеске ослепительного величия и неизобразимой славы явился на небе пречудный, предивный град Сион, «великий город, святый Иерусалим. Он имел славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному» (Отк. 21,10-11). Не находя слов к описанию дивного града этого, раба Божия в восторге от видения своего, сказывала:

— Ну, как Новый Афон, что ли...

Так прекрасен был град тот. А краше и лучше Нового Афона раба Божия, его видевшая, ничего себе и представить не могла. Да и как вообразить себе и изобразить людям красоту небесную, когда ей на земле и подобия-то нет?!.

И от града этого, Иерусалима святого, имевшего славу Божию, увидела она, спустилась до земли от неба величественная лестница. И устремилась к ней всем желанием своим имевшая видение, чтобы, как можно скорее, подняться по ней и взойти в град небесный, войти в славу его, насладиться небесной его красотою. Но, увы! — до земли не досязала лестница, и концы ее были от земли выше роста человеческого, так что и протянутым кверху рукам нижней ступени достать было невозможно.

«И отошла я, — сказывала раба Божия, — к сторонке и стала; смотрю и неутешно плачу о том, что недостойна я града того небесного. И что же, милые мои, вижу? Откуда-то взялись воины: идут в серых шинелях, винтовки за плечами, идут один по одному, целое огромное воинство, полки за полками, без числа, без счету, идут и проходят мимо меня; подходят к лестнице и без всякого труда, как безтелесные, восходят по ней и скрываются в открытых вратах небесного Иерусалима. И пред тем, как вступить им во врата Иерусалима небесного, — вижу я, — загораются на них венцы такой красоты и сияния, что их не только описать, но и вообразить себе, не видавши, невозможно... И долго я стояла и смотрела на них, и плакала и плакала. А они все шли мимо меня полки за полками, шли и возносились по лестнице к небу, и сияли своими венцами, как яркие звезды на тверди небесной... Проснулась я, — вся подушка моя была мокрая от слез; и была я вне себя от умиления и радости, от благодарности милосердию Божию. И, проснувшись, я опять плакала, слез удержать не могла: зачем я на земле оставлена, зачем недостойна я красоты той небесной, тех венков, которые, как звезды, горели на главах небесною славою прославленного воинства?»⁹¹