Россия. Погружение в бездну

В черняевском дневнике находим следующую запись, датированную 1 января 1990 года: «Примерно месяца полтора назад, после очередной встречи с видным иностранцем М. С. сказал мне, потом Шахназарову, потом Яковлеву: «Я свое дело сделал!»[715]. Автор Дневника сопроводил слова Горбачева таким комментарием: «Воистину так, но не думаю, что он захочет уйти. Скорее всего ему придется стать президентом»[716]. Но мысль об уходе снова и снова посещала «М. С.». 25 февраля 1990 года Черняев писал: «Из реплик в узком кругу, из звонка ко мне Раисы Максимовны я почувствовал, что Горбачев готов уйти. Великое дело он уже сделал, а теперь, мол, сам народ, которому он дал свободу, пусть решает свою судьбу, как хочет и как может. Впрочем, держит его чувство ответственности и надежда, что все-таки еще можно «упорядочить процесс»»[717]. Горбачева, стало быть, угнетала неупорядоченность процесса, а проще сказать — хаос, порожденный «перестройкой» в стране. Однако с упорядочением никак не ладилось, и «реформатор» погружался, по выражению наших предков, в «меланхолию, сиречь кручину». Однажды во время отдыха в Крыму в августе 1990 года Горбачев поведал Черняеву: «Работать не хочется. Ничего не хочется делать»[718]. Перед нами опустошенный политик, для которого бремя власти становится непосильным.

Подобные настроения овладевали и людьми из ближайшего окружения Горбачева. Один из них, Черняев, впадал периодически в тоску, уныло наблюдая, как «хорохорится М. С., но пороху в нем уже (запись от 24 ноября 1990 года. — И. Ф.) нет. Он повторяется не только в словах и манере поведения. Он повторяется как политик, идет по кругу. Он остался почти один»[719]. По ощущению Черняева, «характер событий и действий Горбачева в последние месяцы 1990 года и в последний год его президентства однотипны. Во всем было что-то «последнее», «обреченное»[720]. А вот другое признание, сделанное 7 января 1991 года: «Просидел весь день на службе. Скукота. Ощущение бессилия и бессмысленности. Даже внешние дела, которые при Шеварднадзе шли благодаря нам, теперь начинают нас «обходить». Мы все больше оказываемся на обочине, в офсайде, в мифологии великой державы. М. С. уже ни во что не вдумывается по внешней политике. Занят «структурами» и «мелкими поделками» — беседами то с одним, то с другим, кого навяжут: то Бронфмана примет, то японских парламентариев, то еще кого-нибудь. Не готовится ни к чему, говорит в десятый раз одно и то же»[721].

Чем дальше, тем хуже. 14 января в Верховном Совете СССР выступил с речью Горбачев: «косноязычная, с бессмысленными отступлениями речь. И нет политики. Сплошное фарисейское виляние. И нет ответа на главный вопрос, речь недостойна ни прошлого Горбачева, ни нынешнего момента, когда решается судьба всего его пятилетнего великого дела. Стыдно было все это слушать»[722]. Теряется всякий стимул и способность к работе. 2 апреля Черняев записал: «Тоска зеленая… уже нет ни «вдохновения», ни мысли… Иссякла «способность», потому что иссякла политика. Осталась от нее словесная шелуха. Новое мышление сделало свое дело… а дальше начатое Горбачевым, увы, продолжают… американцы, создавая «свой» новый мировой порядок. Обессмысливается мое пребывание при М. С. Никакого «импульса». Но бежать стыдно, хотя устал — больше не от работы, а от сознания тупика и поражения. Хотя сделано-то огромное дело — через новое мышление, но это уже… позади»[723].

«М. С.» настолько опостылел всем, что «никакие его слова уже ни на кого не действовали. Поразить народ можно было, пожалуй, только одним — заявлением об отставке»[724]. В середине 1991 года Черняев приходит к выводу: Горбачев проиграл, и «ему надо постепенно, с достоинством отходить в историю, осваивая великое свое в ней место»[725]. Насчет великого места в истории, принадлежащего якобы прорабу «перестройки», мы сильно сомневаемся, поскольку для этого надо быть созидателем, а не разрушителем, пустившим по ветру вековое достояние, приобретенное потом и кровью русского народа, ценою великих жертв многих и многих поколений. А вот относительно того, что к этому времени Горбачев-политик окончательно исчерпал себя, у нас нет ни малейших сомнений.

Так думал и мастер «перестроечных дел» А. Н. Яковлев, который еще в декабре 1990 года доверительно говорил Черняеву: «Я окончательно убедился, что он [Горбачев] исчерпал себя»[726]. По поводу новогоднего послания Президента СССР советскому народу Яковлев в телефонном разговоре 2 января 1991 года сказал Черняеву: «Знаешь, вроде и слова какие-то не очень банальные, и все такое, но не производит…»[727]Продолжая дневниковую запись, Черняев замечает: «И я тоже ловлю себя на этом: чтобы Горбачев теперь ни произносил, действительно, «не производит»… Его уже не воспринимают с уважением, с интересом — в лучшем случае жалеют. Он пережил им же сделанное»[728].