Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

Так, очень интересная беседа была им изложена в письме 21 марта (2 апреля) 1831 г. «С самого начала польской смуты, – отмечал Татищев, – венский кабинет старался предугадать формы правления и администрации, которые нашему августейшему государю следовало бы установить в Королевстве после подавления там восстания. Канцлер, никогда прямо не высказывавший своих пожеланий, в связи с событиями, происходившими в Варшаве с конца ноября, счел возможным напомнить мне, что он предвидел и отмечал на Венском конгрессе трудности, которые неизбежно должны были возникнуть в результате создания Королевства Польского; что поскольку покойный император решительно отвергал всякую мысль о новом разделе Польши, он умолял его превратить Великое герцогство Варшавское в российскую провинцию; что никак с этим не соглашаясь, император, несмотря на все возражения, настоял на том, чтобы в акте конгресса для него было оговорено право предоставить новому государству более широкую внутреннюю свободу, и что это условие породило в горячих польских головах химерические надежды на восстановление их родины как полностью независимого государства». По мнению канцлера, «это была не единственная опасная политическая ошибка, совершенная Россией в отношении Польши»: пробудив мысли о независимости и покровительствуя «всему, что могло поддерживать национальные чувства, и без того столь живучие в этом несчастном народе, император Александр привил ему к тому же склонность к конституционным идеям, упрочив тем самым взаимные симпатии между Францией и Польшей, утверждению которых и без того прекрасно способствовали воспоминания о прошлом и сходство национальных характеров». Царь, продолжал перечислять его ошибки Меттерних, сохранил польскую армию, «которая должна была существовать и даже действовать независимо от российских войск, проявив тем самым великодушие, примеров которого еще не знала история завоеванных или даже добровольно присоединившихся стран»; в результате «конституционный дух и наклонность к совершенно обособленному […] национальному существованию» сделали армию «послушным орудием» повстанцев, и все национальные устремления поляков, копившиеся 15 лет, вырвались наружу в момент европейской «революционной лихорадки».

Из этих рассуждений, часто слышанных из уст канцлера, посол делал вывод, «что упразднение польской конституции, нарушенной самими поляками, и, прежде всего, роспуск армии, поднявшей оружие против государя, которому она присягала на верность, полностью отвечало бы желаниям Австрии. Она явно хочет, чтобы в будущем устройство Польши было приведено в соответствие с устройством России примерно таким же образом, каким она сама захотела сообразовать устройство Галиции с порядком, существующим в ее старых наследственных провинциях, не забыв при этом в силу чрезмерной осторожности, свойственной ее правительству, ограничить еще более узкими рамками власть, предоставленную местной администрации». Как отмечал Татищев, хотя Вена не сумела сделать австрийцами поляков Галиции, но «якобинству не удалось обрести там, как в Королевстве Польском под сенью конституционных учреждений, многочисленных приверженцев во всех классах общества. […] действительность опровергла опасения относительно нарушения спокойствия в Галиции», где порядок охраняют войска, состоящие из поляков, но находящиеся под командой немецких офицеров: лишь немногие из галицийских офицеров, помещиков, чиновников приняли участие в восстании, большинство присоединившихся к борьбе составляли мелкие штатские чины, выказавшие «самые скверные наклонности».