Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

В заключение представляется правомерным предположение, что Записка «Les anciennes frontieres de la Russie a l’Occident» об «историческом праве» России на перенесение западной границы к линии Буга могла появиться в начале 1792 г, до заключения мирного договора с Турцией и до начала переговоров с Пруссией о втором разделе Речи Посполитой. Возможно, именно тогда для обсуждения в Совете при высочайшем дворе (что, впрочем, не было отмечено в опубликованных протоколах Совета) Екатерина II составила сама либо велела подготовить что-то вроде исторической справки по вопросу о «бывших западных границах России». Русские архивисты, которые датировали этот документ началом февраля 1792 г., наверняка располагали дополнительной информацией, нам же остается лишь принять на веру или усомниться в их заключении.

Трудно определенно ответить на вопросы, в какой мере содержание Записки связано с планами второго раздела Речи Посполитой или в ней изложены лишь общие контуры аннексионистской политики России, для чего и подбирались соответствующие аргументы из области «исторического права». Изложенные в Записке доводы вполне согласовывались как с более ранними планами Потемкина относительно Украины, так и с более поздними предложениями Безбородко, выдвинутыми летом 1792 г.

В итоге при определении границы идеологические соображения, а также притязания, вытекавшие из «исторических прав», этнического или религиозного единства, отступили на второй план перед политическими и стратегическими реалиями. Однако как бы то ни было, выдвинутые Екатериной II в начале декабря 1792 г. требования о проведении новой границы с Речью Посполитой в большей мере, чем предшествовавшие проекты Потемкина и Безбородко, учитывали пресловутые «исторические права». О стремлении к их полной реализации, к восстановлению «исторической польско-русской» границы на Буге свидетельствуют высказывавшиеся императрицей после второго раздела надежды на приобретение путем обмена у Австрии на другие территории Владимира-Волынского как исторической столицы князей Юго-Западной Руси из рода Рюрика[557].

Роберт Говард Лорд, размышляя над русско-прусским трактатом о разделе Польши, заключенным 23 января 1793 г., обратил внимание на его антиякобинскую направленность и сделал вывод, что Фридрих Вильгельм II и Екатерина II отдавали себе отчет в невозможности ссылок на исторические права, поскольку история не давала к тому никакого подобающего предлога[558]. Представляется, однако, что ранее Екатерина II отнюдь не отказывалась от поисков таких предлогов, но даже ссылалась на них для обоснования и оправдания захватнических планов. Об этом свидетельствуют приведенная Записка, а также фрагменты инструкций и манифеста о разделе Польши и адресованное Гримму письмо, которое, по замыслу императрицы, должно было оказать пропагандистское воздействие на общественное мнение Западной Европы.

Стоит также обратить внимание, что выдвинутые Екатериной II аргументы в пользу российских прав на территории Речи Посполитой, независимо от их очевидной несостоятельности с точки зрения международного права, постоянно воспроизводились в российской, а затем в советской историографии и пропаганде. Разделяли эти тезисы и те историки, которые занимали критические позиции по отношению к официозной концепции истории России. Уже у С.М. Соловьева в книге 1863 г. «История падения Польши» утверждается, что в 1792 г. в Петербурге на второй раздел «смотрели уже не как на раздел Польши, но как на соединение раздробленной России»[559]. Н.И. Костомаров в написанном в конце 1860-х гг. труде «Последние годы Речи Посполитой» выделял три причины, которыми якобы руководствовалась Россия в своей политике. Политической причиной являлся императив «собирания русских земель», религиозной – защита притесняемого православия, наконец, общественной – стремление к освобождению русского народа от подданства и угнетения[560]. Подобные взгляды выражал и М.О. Коялович[561], который еще в большей степени, чем Костомаров, оправдывал политику разделов необходимостью защиты православия и угнетенных русских крестьян, приписывая даже Екатерине II (хотя только в период второго раздела) действия в духе великорусского национализма.