Россия: прорыв на Восток. Политические интересы в Средней Азии

Из-за того что казахский, узбекский и прочие местные союзы были немногочисленны, руководство в них осуществлял узкий круг заинтересованных лиц, чей контроль над писателями, не являющимися членами, давал возможность оказывать влияние при трудоустройстве или принятии рукописей. Влияние союза оказывалось через прессу или издательства для исключения писателей, подвергшихся критике или идеологическому осуждению. Поэтому, с точки зрения советских властей, обязанность союзов писателей состояла в контроле над идейным содержанием писательского творчества.

В выполнении контролирующих функций союз прибегал к доводам, которые редко содержали литературную критику, в основном это было произвольное идеологическое толкование безотносительно к литературному стилю или художественному правдоподобию. Изображение характеров в казахских романах, например, едва ли можно раскритиковать за недостаток теплоты чувств, достоверности, художественности, уместности в данной ситуации, но скорее за отсутствие идейности или черт «социалистического типа человека», за неспособность выразить ту или иную позицию партии по текущим злободневным вопросам.

Непрофессиональные нападки на прозу и поэзию, которые выдавались в среднеазиатской пролетарской литературе за критику, были резкими. Официальный роспуск СААПП в 1932 году хотя и умерил мстительность, но не покончил с тенденцией следовать этой привычке. Бичевание писателей живых или мертвых за литературные «грехи» оказывало мощное воздействие на интеллигенцию. Например, в Алма-Ате Абай Кунанбаев, превозносимый как величайший «прогрессивный» казахский поэт XIX столетия, был пренебрежительно исключен из казахской литературы как «полуфеодал». Это один из грозных коммунистических критических эпитетов. А Мухтар Ауэзов (1897–1961), чьи романы и пьесы имеют теперь высочайшие оценки, характеризовался как «контрреволюционер» и «политический враг».

Можно было бы посмеяться над экстравагантным стилем литературной критики как несообразным, если бы партия на основе формальных осуждений не преследовала писателей и в конце концов не исключала их из союзов писателей, не заключала в тюрьмы и не подвергала казни, по существу, сотни интеллигентов. Среди них были такие выдающиеся писатели, как Жумабаев, Тыныстанов, Кульмухамедов, Фитрат, Чулпан и многие другие. Ритуал чистки происходил на заседаниях организаций, подобных писательским союзам. Хотя люди хорошо знали о полуночных арестах, они только по истечении времени осознали величину катастрофы. Вину за такие преступления частично несет недемократический Союз советских писателей, который в охоте за ведьмами не скупится на партийный произвол и политический контроль над среднеазиатской интеллигенцией.

Печальная ирония в этой трагедии состояла в том, что начиная с 1956 года реабилитация таких жертв нередко осуществлялась без всяких угрызений совести теми же узбекскими и казахскими партийными чиновниками, которые обрекали их на смерть. Любопытно, что обвинители и «критики» 1937–1938 годов предъявляли своим коллегам то, что потом стали считать сфабрикованными обвинениями, и дальнейшая официальная реабилитация преподносилась как борьба с «культом личности» Сталина. В каждом отдельном случае от власти невозможно потребовать ответов на конкретные вопросы: «Кто уничтожил Абдуллу Кадыри?», «Кто послал на смерть Ахмета Байтурсынова?», «Кто фактически несет ответственность за каждую загубленную жизнь?» – и предать виновного суду.

Реабилитации, почти всегда посмертные, были крайне избирательными. Они осуществлялись в рамках официально объявленных амнистий и имели целью вернуть в оборот писателей и их произведения, полезные в плане нивелирования издержек в официальной коммунистической истории литературы. Для этого перед группой писателей была поставлена задача определить те произведения, которые подлежат пересмотру, запрещенные с 1938 года, и истолковывать в положительном ключе деятельность их авторов в тот период. Одним из тех, кто занимался реабилитациями в Узбекистане, был драматург, ученый и критик Иззат Султанов. Он не только обеспечил в 1956 году в первой из узбекских реабилитаций идеологическое обоснование для восстановления уважения к имени покойного Абдуллы Кадыри, но и объяснил, почему не заслуживают реабилитации другие националисты, такие как Абдурауф Фитрат и Чулпан. Осмотрительное, выборочное обоснование Султанова и его коллег оставило без ответа вопросы относительно виновности Кадыри и других националистов.

А живые участники чисток, заслуживающие наказания за преступления против свободы слова и самого права на жизнь, продолжали спокойно разгуливать по улицам Алма-Аты, Ашхабада, Душанбе, Фрунзе и Ташкента, участвуя во многих случаях в деятельности литературных и культурных обществ. Но остается неоспоримым факт, что подлинные процессы 30-х годов, протекавшие в социальной, образовательной и культурной сферах, не были проанализированы и донесены до общественности до середины 1960-х годов.