Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814

Ермолов заявлял, что главным препятствием на пути к наступлению был Барклай: «Главнокомандующий <…> по возможности будет избегать крупного сражения и не даст согласия на таковое до тех пор, пока оно не будет абсолютно и неизбежно необходимо». К тому моменту Александр I знал из многих источников о том, сколь непопулярна была стратегия Барклая как среди генералов, так и среди солдат. Умея мастерски снимать с себя ответственность за проведение непопулярной политики, император не мог испытывать удовлетворения, прочтя замечание А.П. Ермолова о том, что М.Б. Барклай «не скрывает от меня волю Вашего Величества относительно этого дела»[257].

Но к моменту соединения двух армий под Смоленском позиция Александра I кардинальным образом изменилась, и он сам оказывал сильное давление на М.Б. Барклая, чтобы тот выступил против Наполеона. Возможно, император был искренен, заявляя, что он никогда не ожидал, что отступление может продолжиться до Смоленска без попытки сразиться с врагом, однако он также понимал, какой политический риск мог возникнуть в том случае, если бы Барклай продолжил отступать без боя. 9 августа он написал главнокомандующему: «…теперь я надеюсь на то, что с Божьей помощью вы сможете повести наступление и остановить набег на наши провинции. Я доверил вам безопасность России, генерал, и хотел бы надеяться на то, что вы оправдаете все возложенные мною на вас надежды». Два дня спустя Александр повторил свой призыв к атаке, добавив безо всякого оттенка иронии: «…вы вольны действовать без всяких помех и вмешательства с чужой стороны». Находясь под сильным давлением со стороны собственных генералов и П.И. Багратиона, М.Б. Барклай был не в том положении, чтобы игнорировать мнение своего императора. В любом случае он являлся заложником своего же, данного Александру I обещания о том, что он атакует, как только произойдет соединение армий[258].

Таким образом, М.Б. Барклай был вынужден согласиться с тем, что перейдет в наступление, но из его слов и действий становится ясно, что у него имелись сильные сомнения в правильности принятого решения. Отчасти они проистекали из опасения, что Наполеон воспользуется возможностью обойти наступавшие русские войска с флангов и отрежет их от коммуникаций на пути к Москве. Русская кавалерия упустила из виду силы французов, и Барклаю пришлось бы наступать, не имея четкого представления о местоположении противника и достоверных сведений о его численности. Помимо этого он испытывал беспокойство по поводу качества подготовки российской армии в сравнении с войсками противника.

Он писал Александру, что «простой солдат армии Вашего Императорского Величества, несомненно, является лучшим в мире», но с офицерами дело обстоит иначе. В частности, унтер-офицеры слишком молоды и неопытны. Это было не совсем так, поскольку любой критике в адрес унтер-офицеров российской армии можно противопоставить их выдающуюся храбрость, верность по отношению к своим товарищам и полку и желание немедля схватиться с французами. Гораздо более обоснованными представлялись сомнения относительно высшего командного состава российской армии. Кроме того, М.Б. Барклай не был бы человеком, если бы не испытывал некоторого страха от перспективы столкновения с величайшим полководцем той эпохи[259].

Более того, существовало одно соображение в пользу занятия прочной оборонительной позиции и предоставления Наполеону возможности атаковать самому, как это успешно проделал Л.Л. Беннигсен в битве при Прёйсиш-Эйлау и эрцгерцог Карл при Асперне, и как это предстояло проделать А.У. Веллингтону при Ватерлоо. Совсем иным делом было пойти в наступление, управляя войсками искуснее Наполеона, и тем самым одержать над ним верх. Личное присутствие Наполеона делало весьма вероятным такой сценарий, при котором его власть над командирами, сила его репутации и военная интуиция могли принести победу французам. Его корпуса должны были двигаться более слаженно, лучше замечать предоставлявшиеся возможности и более эффективно пользоваться полученным преимуществом. Если так происходило всегда, то тем более это должно было случиться тогда, когда крупный численный перевес был не на стороне русских, а им самим приходилось действовать силами двух независимых армий, чьи командиры обладали различными видением ситуации и склонностями.