Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814

Лобанов и Куракин были двоюродными братьями. Оба были потомками древних аристократических фамилий. Если Куракины были богаты, то ветвь рода Лобановых-Ростовских, к которой принадлежал Дмитрий, к 1800 г., напротив, заметно обеднела. Причина этого помимо всего прочего заключалась в том, что в XVIII в. Куракины занимали высшие государственные посты, и происходило это в то время, когда политическая власть обычно приносила значительное богатство. Брачные союзы ввели их в круг высшего света России. У Куракиных также было не более двух сыновей в каждом поколении, поэтому богатство семьи не расточалось. Князь Лобанов, напротив, давным-давно уже не играл ключевых ролей в военной или политической жизни, а состоятельный прадед Д.И. Лобанова после трех браков оставил 29 детей. Когда Л.Н. Толстому в романе «Война и мир» потребовалась вымышленная семья, являвшаяся воплощением императорского двора и высшего света Петербурга, он дал им фамилию Курагиных, хотя настоящие Куракины были людьми гораздо более интересными и разносторонними, чем нарисованная Толстым пародия на циничного придворного-аристократа, князя Василия Курагина и его малопривлекательных отпрысков. Как и вымышленный персонаж Толстого князь Борис Друбецкой, Д.И. Лобанов был воспитан и получил образование в семье своих богатых кузенов — в данном случае Куракиных[76].

Хотя Куракин и Лобанов обсуждали детали с Талейраном и маршалом Бертье, реальным переговорщиком со стороны России выступал Александр I, который провел многие часы в личных беседах с Наполеоном. Первая встреча двух монархов произошла на знаменитом церемониальном плоту в центре реки Неман 25 июня 1807 г. Река разделяли силы двух армий: российской, стоявшей в восточном берегу, и французской — на западном.

Из шести человек — все они были генералами, — сопровождавших Александра во время этой встречи с Наполеоном, старшим по званию был младший брат императора — великий князь Константин. Императору посчастливилось быть похожим на свою высокую и привлекательную мать вместо того, чтобы походить на отца — невысокого роста, некрасивого и курносого. Константину повезло меньше, и он напоминал отца не только внешним видом, но и чертами характера. Оба они были помешаны на мелочном соблюдении всех деталей строевой подготовки и воинского мундира. Важнее было то, что оба были взбалмошны и непоследовательны, а их настроения и взгляды менялись столь стремительно, что обескураживали окружающих. Кроме того, оба были подвержены ужасающим приступам гнева, во время которых поток угроз и оскорблений обрушивался на всякого, кто попадался им под руку. Как ни странно, оба были способны проявлять большую щедрость и доброту, но для гордой знати, остро воспринимавшей публичное бесчестье, оскорбления Павла I были так же неприемлемы, как и его своенравная политика или попытки препятствовать продвижению по службе отдельных представителей знатных семей.

В 1807–1814 гг. Константин не просто являлся наследником престола, но помимо Александра являлся единственным совершеннолетним представителем мужского пола в семье Романовых. В России того времени свержение монархии или замена Романовых другим претендентом на престол было немыслимо. Память об анархии, охватившей страну двумя столетиями ранее, в период Смутного времени, когда пресечение правящей династии привело к гражданской войне, иностранной интервенции и разложению государства, не способствовала популярности подобных идей. Однако как бы ни была российская знать разочарована Александром, очень немногие желали бы видеть на троне Константина. Как бы то ни было, следует отдать должное и великому князю, который чтил своего брата и едва ли поддержал бы заговор против него. Если это и укрепляло позиции императора у себя дома, тот факт, что Константин находился в шаге от трона, неизбежно вызывало беспокойство государственных деятелей других стран. Как отец Константина, так и его дед Петр III были печально знамениты тем, что могли неожиданно и резко менять свой внешнеполитический курс. Непредсказуемость в сфере внешней политики, присущая самодержавной форме правления, сама по себе являлась достаточным основанием для опасений на предмет того, в какой мере можно было полагаться на Россию, даже если бы не существовала возможность выхода на авансцену такой фигуры как Константин[77].