Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814

Подобные чувства разделяли и члены императорской фамилии. Даже когда Александр I вел переговоры в Тильзите, его сестра, великая княжна Екатерина, писала ему, что Наполеон сочетает в себе качества «хитрости, личного честолюбия и вероломства» и что он должен был принять за честь сам факт того, что ему было дозволено общаться с российским самодержцем. Она добавляла: «Хотела бы я видеть, что ее [Россию. — Авт.] уважают не на словах, а на деле, ибо я вижу, что у нее действительно имеются все средства и права, чтобы на это рассчитывать». Мать Екатерины вдовствующая императрица Мария Федоровна стала центром оппозиции союзу с Францией, которая возникла в среде петербургской знати. Большинство представителей высшего света Петербурга отказались принимать у себя Коленкура после его прибытия в российскую столицу, а некоторые из них так ни разу и не приняли французского посла, несмотря на раздражение Александра. Многие эмигрировавшие из Франции роялисты жили в Петербурге или служили в рядах российской армии. Их манеры, образование и образ жизни обеспечили им симпатии значительной части высшего света Петербурга и способствовали формированию внутри него враждебного отношения к Наполеону. В числе наиболее видных эмигрантов был герцог де Ришелье, ставший генерал-губернатором Новороссии, но после реставрации Людовика XVIII возвратившийся во Францию, где получил пост премьер-министра. Видными фигурами также являлись маркиз де Траверсе, служивший в качестве морского министра с 1811 г., и двое сыновей графа де Сен-При, до 1789 г. занимавшего пост французского посла в Османской империи. Но самым известным из всех был Жозеф де Местр, который вместе с Эдмундом Бурке являлся самым знаменитым политическим мыслителем европейской контрреволюции: в описываемое время он служил в Петербурге послом находившегося в изгнании короля Сардинского королевства[103].

Однако сочувственное отношение к «легитимистам» в гостиных Петербурга являлось не просто следствием снобизма и ностальгии по старорежимной Франции. Оно коренилось также в чувстве, согласно которому действия Наполеона являлись вызовом религиозным и историческим принципам, лежавшим в основе государства и общества, частью которого была петербургская знать, а также стабильности системы межгосударственных отношений в Европе. Барон Г.А. Строганов, например, на протяжении многих лет являлся послом России при испанском дворе. Когда Александр I попросил его продолжить службу в том же качестве при дворе Жозефа Бонапарта, Строганов отказался. Он писал императору, что устранение от власти династии Бурбонов, которое осуществил Наполеон, являлось нарушением «самых священных прав» — тех самых прав, на основании которых правил сам Александр. Похитив и отстранив от власти своих испанских союзников, Наполеон грубейшим образом нарушил «святость и неприкосновенность договоров». Если бы Строганов продолжил представлять интересы России в Мадриде, он был бы лично опозорен перед испанским народом, и, как он писал, «из всех жертв, которые я готов принести во имя славы и служения Вашему Императорскому Величеству, я не в праве жертвовать лишь своей честью»[104].

Эти настроения дополнялись ярко выраженной склонностью к англофильству, которое было распространенным явлением в петербургском обществе. Великобритания рассматривалась не только как очень могущественная, но и как самая свободная среди европейских держав. В отличие от других стран, свободы, имевшиеся в английском государстве, казалось, способствовали лишь укреплению его мощи, позволяя казне поддерживать высокий уровень государственного долга не слишком дорогой ценой. Богатство, прочно укоренившиеся права и ценности английской аристократии виделись как ключ к свободе и мощи Великобритании и заметно выигрывали при сравнении с бюрократическим деспотизмом Наполеона. Воронцовы и Строгановы были самыми выдающимися семействами с английскими симпатиями, но и ряд ближайших друзей Александра из числа ровесников императора также принадлежали к этому лагерю.