Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814

«…император Наполеон, да и кто бы то ни было во Франции заблуждаются по поводу этой страны. Они не знают ее достаточно хорошо и полагают, что император правит как деспот, одного чьего указа довольно для того, чтобы изменить общественное мнение или по крайней мере определить все дальнейшие решения <…> [это] не так. В силу своих доброты и мягкости, которыми он славится, император Александр, вероятно, навязывает свои взгляды общественности более чем кто-либо из его предшественников. Императрица Екатерина, бывшая вне всякого сомнения самой властной из женщин и самым абсолютным монархом в истории, преуспела в этом гораздо менее него. Можете быть в этом уверены. Равным образом не приходилось ей оказываться в столь затруднительном положении, в котором сейчас пребывает Александр. Екатерина так хорошо знала эту страну, что сумела расположить к себе все грани общественного мнения. Как она сама мне однажды призналась, она с вниманием относилась к оппозиционным настроениям даже среди нескольких пожилых дам»[99].

На самом деле Румянцев зря тратил силы, поскольку французское посольство в Петербурге с большим подозрением относилось к общественному мнению. Было весьма популярно суждение, что государственные перевороты, положившие конец правлению отца и деда Александра, отчасти были вызваны неприятием их внешней политики, хотя сам Коленкур делал акцент на том, что упомянутые монархи нарушали сферу личных интересов ключевых фигур в среде петербургской знати. В своих донесениях он сообщал Наполеону, что память о судьбе императора Павла и неприязнь по отношению к великому князю Константину являлись своего рода гарантией против попытки свержения Александра I. Во время поездки российского монарха в Эрфурт для встречи с Наполеоном в сентябре 1808 г. Коленкур заметил, что в силу абсолютной зависимости от Александра Д.И. Лобанова-Ростовского, исполнявшего обязанности военного губернатора Петербурга, и лояльности по отношению к царю Ф.П. Уварова, командовавшего гвардейцами, в Петербурге не наблюдалось признаков того, что в отсутствие императора может случиться нечто неожиданное. Впоследствии, однако, посол отмечал, что покровительство националистически настроенным кругам российской знати, оказываемое сестрой императора великой княгиней Екатериной, представляло потенциальную угрозу престолу. Не считая ряда кратких эпизодов, имевших место прежде всего в 1809 г., Коленкур подчеркивал, что, хотя немногие русские желали войны, поддержка Александром и Румянцевым идеи союза с Францией вела к их изоляции и непопулярности в среде петербургской знати[100].

Враждебное отношение к Франции в какой-то мере было вызвано чувством ущемленной гордости. В XVIII в. Россия выходила из войн победительницей, поэтому Аустерлиц и Фридланд стали для нее сильным потрясением. Нет нужды говорить о том, что подобное публичное унижение явилось тем более тяжким бременем для гордой знати, привыкшей обостренно воспринимать все, что имело отношение к ее чести и репутации. Князь С.Г. Волконский вспоминал, что он и другие юные офицеры — его товарищи по Кавалергардскому полку горели желанием отомстить за Аустерлиц и продемонстрировали свое негодование тем, что разбили окна французского посольства, после чего ускакали верхом прежде, чем кто-либо успел их задержать[101].

Похожие настроения царили в среде высшего генералитета. Первым послом Александра в Париже после заключения Тильзитского мира был генерал-лейтенант граф П.А. Толстой. На самом деле Толстой был не дипломатом, а боевым генералом и всеми силами стремился вырваться из российского посольства в Париже, где он, по его мнению, зря тратил время на дурацкие поручения. Он неустанно повторял своему начальству в Петербурге, что Наполеон (которого он в большинстве случаев подчеркнуто продолжал называть Бонапартом) тяготел к идее французской гегемонии в Европе и хотел «сделать из нас азиатскую державу, загнать нас в наши прежние границы». Будучи оскорблен заносчивостью и тщеславием французов, которые вызывали у него отвращение, Толстой чуть было не был вызван на дуэль Мишелем Неем после того, как чересчур громко, по мнению француза, пел дифирамбы российской армии и заявил, что своей победе в 1807 г. французы были обязаны удаче и своему численному превосходству[102].