Пожалуй, еще более критический разбор получила внутренняя политика Александра. Император держал Екатерину в курсе своих бесед со Сперанским, и кое-что из этого дошло до Карамзина. Основным содержанием его «Записки» являлась защита самодержавия как единственно возможной формы правления, способной спасти Российскую империю от распада и гарантировать ее поступательное развитие. Для Карамзина, однако, самодержавие не означало деспотизма. Самодержец был обязан править в согласии с аристократией и поместным дворянством, как это делала Екатерина II. Государство и общество не должны быть в разладе, а государство не должно было буквально навязывать обществу свою волю. Карамзин признавал, что Павел I действительно правил деспотически, но после его свержения Александру следовало бы вернуться к принципам, лежавшим в основе правления Екатерины II. Вместо этого он допустил введение принятой на Западе бюрократической модели, которая в случае своего развития превратила бы в Россию в подобие бюрократического деспотизма Наполеона. Российская социальная иерархия заменялась посредственной бюрократией, которая не была органично связана с обществом. Более того, в случае освобождения крестьян последовала бы анархия, поскольку бюрократия была слишком слаба для того, чтобы управлять деревней[138]
.Аргументы Карамзина были весьма разумны. Екатерина II правила в согласии с «политическим народом», иными словами, с элитой. В последующие десятилетия была создана бюрократическая монархия, не имевшая глубоких корней не только в обществе, но даже в среде потомственной знати. Этому фактору в гораздо более длительной перспективе предстояло сыграть существенную роль в изоляции и конечном падении имперского режима. С другой стороны, критика Карамзина в адрес Сперанского по большей части была несправедлива. Россия была печально известна своей плохо развитой системой управления. Если Россия стремилась к процветанию, ей требовалась гораздо более многочисленная и лучше профессионально подготовленная бюрократия. Общество было более не в состоянии контролировать разраставшийся бюрократический аппарат такими старыми методами как перемещение представителей знати с позиций при дворе на высшие должности в гражданской администрации. Только главенство закона и представительные институты могли способствовать достижению этой цели, и Сперанский, которого Карамзин, возможно, и не знал, как раз собирался заняться их водворением.
Однако даже если бы Карамзин знал обо всех планах Сперанского, он, вероятно, все равно оказался бы их противником. Принимая во внимание культурный уровень провинциального дворянства, он вполне обоснованно мог считать введение представительных собраний преждевременным шагом. Несомненно, он заявил бы, что было бы безумием в канун большой войны с Наполеоном погружать Россию в хаос полномасштабной конституционной реформы. В отличие от большинства противников Сперанского, Карамзин не был движим личной неприязнью или честолюбием. Тем не менее он, возможно, указал бы Александру на то, что большая часть российского дворянства считала Сперанского якобинцем, поклонником Наполеона и предателем, и что такое положение дел очень опасно накануне войны, в которой национальное единение имело решающее значение, а военные успехи в громадной степени зависели от добровольного участия знати и поместного дворянства.