Россия. Путь к возрождению (сборник)

Но, противопоставляя слепо-инстинктивный патриотизм духовному, мы нисколько не отрицаем и не умаляем силу инстинкта в отношении к родине и нации. Напротив. Здесь осуждается отнюдь не инстинкт – это было бы беспочвенно и нелепо, а только слепой, духовно не освящённый, противодуховный инстинкт. Нельзя человеку жить на земле без инстинкта, без этой таинственно-целесообразной, органически-мудрой, бессмысленно-страстной силы, от Бога дарованной и от природы нам присущей, – силы, строящей и личное здоровье, и приспособление к природе, и хозяйственный труд, и брак, и жизнь семьи, и историю народа. В здоровой жизни человека инстинкт и дух вообще не оторваны друг от друга, но степень их примирённости, взаимной согласованности и взаимного проникновения бывает неодинакова. Инстинкт, не приемлющий духа, слеп, самоволен, безудержен и чаще всего порочен; он идёт к крушению. Дух, не приемлющий инстинкта, подорван в своей силе, теоретичен, бесплоден и чаще всего нежизненен; он идёт к истощению. Инстинкт и дух призваны к взаимному приятию: так, чтобы инстинкт получил правоту и форму духовности, а дух получил творческую силу инстинктивности. Так и в патриотизме. Патриотизм есть любовь – не просто предпочтение, склонность или привычка. И если эта любовь не пустое слово и не поза, то она есть инстинктивная прилепленность к родному. Поэтому патриотизм всегда инстинктивен. Но он не всегда духовен. И то, что должно быть достигнуто, есть взаимное проникновение инстинкта и духа в обращении к родине. Инстинктивная страсть должна креститься огнём духа; духовное избрание, предпочтение и самоопределение должно получить всю силу инстинктивной страстности. Это будет любовь зрячая и оформляющая, это будет духовность таинственно-целесообразная и страстно-мудрая, это будет истинный патриотизм…

Как же это достигается и осуществляется? Поучительно отметить, что человек может прожить всю жизнь в пределах своего государства и «не найти» своей родины и не полюбить её, так что душа его будет до конца патриотически пустынна и мертва; и эта неудача или личная неспособность приведёт его к своеобразному духовному сиротству, к творческой беспочвенности и бесплодности. В современном мире есть множество таких несчастных безродных людей, которые не могут любить свою родину потому, что инстинкт их живёт лично-эгоистическим или эгоистически-классовым интересом, а духовного органа они лишены. И вот идея родины ничего не говорит их душе. Идея родины предполагает в человеке живое начало духовности. Родина есть нечто от духа и для духа, а в них – духа нет: он или безмолвствует, или мёртв. То, во что они верят, есть материя, тогда как начало духа отринуто или поругано; или то, чего они хотят, есть новое распределение материальных благ, а всё духовное им безразлично или враждебно[80]. Орган духа атрофирован в них, как же они могут найти и полюбить родину? Ибо обретение родины есть акт духовного (хотя бы смутно-духовного, хотя бы духовно-инстинктивного) самоопределения, предполягающий, что сам человек живёт духом и что духовный орган в нём не атрофирован; и этот акт самоопределения указывает ему его собственные духовные истоки и тем самым развязывает и оплодотворяет его собственное духовное творчество. Итак, духовно мёртвый человек не будет любить свою родину и будет готов предать её потому, что ему нечем воспринять её, – и найти её он не может. Бремя этой неспособности и этого духовного бессилия такие несчастные люди обычно несут в течение всей своей жизни.