Россия. Путь к возрождению (сборник)

Когда эта первая задача разрешена, тогда встаёт вторая: надо постигнуть не ту цель, которую когда-то имел в виду законодатель, и не тот смысл, который тогда исторически ему предносился, но другую цель – высшую и подлитую цель социальной справедливости, которая должна была бы предноситься законодателю, если бы он исходил из здорового, «нормального» христианского правосознания. Эта задача несравненно труднее и ответственнее. Чтобы разрешить её, человек должен ввести установленный им смысл закона и фактическую цель законодателя в глубину своего здорового христианского правосознания, как бы окунуть их в эти очистительные и целительные воды; или, выражая это в ином образе, он должен поставить найденный им смысл и уловленную им цель закона в луч так называемого первоначального, или естественного, правосознания, которое соответствует в области права тому, что мы называем в области нравственности совестью. Человек должен сделать это не для того, чтобы осудить или даже отвергнуть положительный закон, но для того, чтобы, применяя его к жизни, выделить в нём и выдвинуть на первый план, сделать решающими найденные в нём справедливые и верные, христиански-социальные элементы. Надо научиться извлекать из каждого закона то, что в нём верно и справедливо. Надо сделать так, чтобы дух владел буквою и чтобы буква не заедала дух. Надо отыскивать в каждом законе скрытую в нём правду и ей отдавать первенство над остальным. В каждом законе надо как бы разбудить заснувшую в нём справедливость. В каждом законе надо уметь найти то, что может одобрить правовая совесть человека; и это, найденное, надо делать руководящим началом. Это можно было бы выразить ещё в таких образах. В каждом законе есть некое доброкачественное звенящее серебро правоты и добра; надо отчистить монету закона так, чтобы это серебро проявилось и засияло. Или иначе: составляя и издавая закон, законодатель как бы смотрел в очки своего правосознания на реальную жизнь и на требования естественного права и справедливости; и эти очки его надо добыть и в них поглядеть, но не для того, чтобы увидеть только то, что он видел (это было бы делом «исторической догматики»), а для того, чтобы больше и лучше увидеть и чтобы влить это большее и лучшее в толкование и применение закона (и это будет делом творческого правосознания). Или ещё иначе: не стоит читать старый манускрипт, не стряхнув с него пыли; кто оставит потемневшую от грязи и пыли картину в неочищенном виде и не попытается бережно счистить с неё посторонние слои, чтобы увидеть её в её подлинном виде и чтобы разглядеть скрытую в ней художественную глубину?..

Этот акт творческого правосознания следует представлять себе так.

В глубине человеческой воли живёт некое верное, справедливое воленаправление, которое как бы «видит» или «чувствует» права людей и добивается их осуществления в жизни. Эту способность души можно обозначить как первоначальное, или естественное, правосознание, иные называют его «чувством права», другие – «правовой интуицией», третьи – «правовою совестью». Дело, конечно, не в наименовании, а в том, чтобы чтить в самом себе это проявление духа, беречь его, пробивать себе дорогу к нему и совещаться с ним во всех правовых делах. Ибо только на этом пути можно развить и укрепить в себе «естественное правосознание» и придать ему в жизни настоящую творческую силу.

Естественное правосознание, подобно совести, присуще в большей или меньшей степени каждому человеку «от природы». То, что оно даёт и открывает человеку, есть – иногда смутное, иногда очень отчётливое – представление о лучшем праве, о духовно-верном и справедливом распределении прав среди людей и, главное, о той объективной цели, которой служат право, государство и суд[105]. В частности, при применении и толковании закона естественное правосознание указывает людям на то, какое содержание должно бшо бы заключаться в данном законе, если бы законодатель исходил из естественного правосознания, и как нужно лучшим образом применить к жизни данный закон для того, чтобы он служил единой и объективной цели всякого права.