Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Много раз на протяжении русской истории лучшие из лучших, честнейшие из исследователей признавались в отчаянии, что, скорее всего, загадка Ивана Грозного во­обще не имеет решения и потому не может иметь конца Иваниана. По крайней мере до тех пор, покуда не закон­чится история России.

В XVIII веке Михайло Щербатов произнес по этому по­воду злополучную, ставшую классической фразу, что царь Иван «в толь разных видах представляется, что часто не единым человеком является»²⁴.

В XIX веке знаменитый тогда идеолог русского народ­ничества Николай Михайловский писал: «Так-то рушатся одна за другою все надежды на прочно установившееся определенное суждение об Иване Грозном... Принимая в соображение, что в стараниях выработать это опреде­ленное суждение участвовали лучшие силы русской на­уки, блиставшие талантами и эрудицией, можно, пожалуй, прийти к заключению, что сама задача устранить в данном случае разногласия есть нечто фантастическое... Если столько умных, талантливых, добросовестных и ученых людей не могут сговориться, то не значит ли это, что сго­вориться и невозможно?»²⁵

Уже в наше время, в XX веке, один из самых блестящих советских историков Степан Веселовский горько заметил: «Со времени Карамзина и Соловьева было найдено и опуб­ликовано очень большое количество новых источников, отечественных и иностранных, но созревание исторической науки подвигается так медленно, что может поколебать на­шу веру в силу человеческого разума вообще, а не только в вопросе о царе Иване и его времени»²⁶. (Удивительно ли, заметим в скобках, что именно Веселовский и назвал эту ситуацию историографическим кошмаром?)

Как видим, многое было в Иваниане, как многое было в русской истории, — были открытия, и были разочарова­ния, были надежды, и было отчаяние. Но нас в данном случае интересует не то, что в ней было, а то, чего в ней не было. А не было в ней, как мы уже упоминали, гипотезы о Грозном как о прародителе, я бы даже сказал, изобре­тателе русского самодержавия. И представления о Ливон­ской войне как о своего рода алхимической лаборатории, в которой родилось это чудовищное политическое уст­ройство, обрекшее Россию на национальную трагедию, тоже не было. Почему?

ДЛЯ УМА ЗАГАДКА?

Может быть, недоставало необходимых для этого доку­ментов или текстологических исследований, которые от­крыли бы глаза историкам? Их было более чем достаточно. Знали это эксперты и в России, и на Западе. «Можно счи­тать, — писал в 1964 году в книге, опубликованной в Моск­ве, Александр Зимин, — что основные сохранившиеся ма­териалы по истории опричнины в настоящее время уже опубликованы»²⁷. Еще более решительно признал это Эн­тони Гробовский в 1969-м в книге, опубликованной в Нью- Йорке: «Дискуссия об Иване IV идет не по поводу мелких деталей — нет согласия по вопросу о смысле всего перио­да. Едва ли можно обвинить в этом недостаток источников. Даже беглое ознакомление с работами Карамзина и Соло­вьева и, например, А.А. Зимина и И.И. Смирнова обнару­живает, что основные источники были доступны и извест­ны уже Карамзину и что преимущество Зимина и Смирно­ва перед Соловьевым крайне незначительно»²⁸.

Так ведь и я о том же — о «смысле всего периода», ко­торый заведомо невозможно постичь, не выходя за его рамки, как невозможно судить о природе семени, не зная, что из него произросло. Согласиться со Щербатовым, или с Михайловским, или с Карамзиным, что смысл Иванова царствования навсегда останется «для ума загадкой», мо­гут лишь эксперты, добровольно замкнувшие себя в XVI ве­ке. Но ведь то, что сотворил над Россией Грозный, не умер­ло вместе с ним. Созданное им самодержавие отделило Россию от Европы на четыре столетия, став политической основой нашей трагедии. Не поняв этого, историки-экспер­ты прошли мимо ее завязки.

«ЭКСПЕРТИЗА БЕЗ МУДРОСТИ»

Так назвал свою статью в нью-йоркском журнале «Хар- перс» Эрвин Чаргофф из Колумбийского университета. Истосковавшись, очевидно, по временам, когда «кропот­ливая подборка источников сопровождала, но не подме­няла проницательные исторические обобщения», пришел он к неожиданному и парадоксальному заключению, что «там, где торжествует экспертиза, исчезает мудрость»²⁹. Я склонен с ним согласиться, хотя мой угол зрения не­сколько иной.

Эксперт, который видит назначение своей работы в простом описании фактов истории, «как они были», пре­зрительно сбрасывая со счетов все ее несбывшиеся сюже­ты, все богатство нереализованных в ней возможностей, вводит, мне кажется, читателей в заблуждение. Ибо исто­рию невозможно написать раз и навсегда — канонизиро­вать ее, как средневекового святого, или прикрепить к земле, как средневекового крестьянина. Так как она движется, и поэтому факт, который вчера мог казаться экспертам незначащим и не заслуживающим упоминания, может завтра оказаться решающим. И никому не дано знать это наперед.