Россия: у истоков трагедии 1462-1584

И спесивый царь, опустошивший и терроризировавший свою страну, начинает вдруг сооружать в непроходимых вологодских лесах неприступную крепость в надежде спрятаться в ней от собственного народа. И на всякий слу­чай вступает в переписку с «пошлою девицей», выговари­вая себе право политического убежища в Лондоне²². В ко­нечном счете Москва потеряла не только 101 ливонский город — все, что за четверть века завоевала, — но и пять ключевых русских городов в придачу. Все это пришлось отдать полякам. Шведам отдали балтийское побережье, то самое «окно в Европу», которое полтора столетия спу­стя пришлось ценою еще одной четвертьвековой ливон­ской бойни отвоевывать Петру.

Французский историк XVII века де Ту, вообще благо­склонно относившийся к Ивану Грозному, вынужден был завершить свой панегирик неожиданно печальным эпи­логом: «Так кончилась Московская война, в которой царь Иван плохо поддержал репутацию своих предков и свою собственную. Вся страна по Днепру от Чернигова и по Двине до Старицы, края Новгородский и Ладожский были вконец разорены. Царь потерял больше 300 тысяч человек, около 40 тысяч были отведены в плен. Эти поте­ри обратили области Великих Лук, Заволочья, Новгоро­да и Пскова в пустыню, потому что вся молодежь этого края погибла в войне, а старики не оставили по себе по­томства»²³.

Де Ту ошибался. Он не знал, что, по тогдашним подсче­там, до 800 тысяч человек погибло и было уведено в плен татарами только после их похода на Москву в 1571-м. Учи­тывая, что население тогдашней России составляло де­сять миллионов человек, получается, что жизнью каждого десятого, тяжелейшими территориальными потерями, не­слыханным национальным унижением расплачивалась по­ставленная на колени страна за антиевропейский выбор своего царя.

Как сырьевой рынок и как удобный способ сообщения с Персией она, конечно, никуда не делась и после Ливон­ской войны. Перестала она существовать как один из цен­тров мировой торговли и европейской политики. И не в том беда была, что ее больше не боялись, а в том, что больше не замечали. Она стала третьестепенным государ­ством, чем-то вроде восточного Ганновера. Только четыре столетия спустя удалось советской власти сделать с Рос­сией нечто подобное. И тоже, конечно, из-за той самой антиевропейской стратегии, которую избрал для Москвы еще в XVI веке ее Грозный царь.

Тут мне, наверное, самое время отказаться от выводов. Ибо в противном случае пришлось бы констатировать, что интересы интеллигенции, от имени которой я пытаюсь здесь говорить, и впрямь совпадают с национальными ин­тересами России.

ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ КОШМАР

Так, по крайней мере, свидетельствуют факты. Но не так думали — и, боюсь, думают — русские историки. Их за­ключение прямо противоположно. От одного из них вы услышите, что именно в своем решении выступить против Европы «Иван Грозный встает как великий политик» (И.И. Смирнов). От другого — что именно в Ливонской войне «встает во весь рост крупная фигура повелителя на­родов и великого патриота» (Р.Ю. Виппер). От третьего — что «Иван Грозный лучше понимал интересы государства, чем его противники» (Я.С. Лурье). От четвертого — что царь «предвосхитил Петра и проявил... государственную проницательность» (С.В. Бахрушин). Это все советские ис­торики. Но ведь и подавляющее большинство их дорево­люционных коллег придерживалось аналогичной точки зрения. И уж во всяком случае, никто из них никогда не ин­терпретировал Ливонскую войну как историческую катаст­рофу, породившую евразийское самодержавие. Никто не попытался серьезно рассмотреть альтернативы этой вой­не, словно бы «поворот на Германы» был естественной, единственно возможной стратегией России в XVI веке.

Почему?

Для меня этот вопрос имеет такое же драматическое значение, как и вопрос о причинах катастрофы. В самом деле, о жизни Ивана Грозного и его характере, о его тер­роре и опричнине написана за четыреста лет без преуве­личения целая библиотека: статьи, монографии, памфле­ты, диссертации, оды, романы — тома и тома. И нет в них примиренных коллизий. Шквал противоречий, неукосни­тельно воспроизводящийся из книги в книгу, из поколения в поколение, из века в век — вот что такое на самом деле Иваниана.

Все, что историки, романисты, диссертанты и поэты ду­мали о сегодняшнем дне своей страны, пытались они обос­новать, подтвердить, подчеркнуть или оправдать, обраща­ясь к гигантской фигуре Ивана Грозного. Русская история не стояла на месте. И с нею двигались интерпретации, апо­логии, обвинения и оправдания ключевого ее персонажа. В этом смысле тема Грозного в русской литературе есть, по сути, своеобразная модель истории русского общест­венного сознания (даже в одном этом качестве заслужива­ет она отдельного исследования, и потому именно Иваниа- не посвящены будут заключительные главы этой книги).