Россия (У окна вагона)

Как и опасался, впечатление весьма плачевное. Познакомился непосредственно и очень обстоятельно с историей течения, его внутренними пружинами и внешними проявлениями, его эволюцией, похожей на вырождение. Печальная, нескладная картина. Несомненно, вначале перспективы сменовехизма были достаточно благоприятны и почва для него достаточно благодарна. Пражский сборник всерьез всколыхнул эмиграцию, довольно шумно отозвался и в России. С ним считались, он имел успех. Он обретал уже широкий базис. Но руководящая группа так поспешно и несолидно "соскользнула влево", так безотрадно утратила самостоятельный облик, что скоро дотла растеряла всякое влияние в интеллигентских кругах и всякое внимание со стороны самой советской власти. "Лидеры" не оказались на уровне "возможностей"; они, очевидно, осуществятся помимо своих неудачливых идеологов. Сменовеховцы, превратясь в наканунцев, стали коммуноидами: этот выразительный термин я слышал в Москве и от спецов, и от коммунистов. И те, и другие произносили его с несколько презрительной иронией.

Конечно, я этим отнюдь не хочу сказать, что отдельные представители западного сменовехизма персонально утратили право на уважение. Совсем нет. Я говорю о движении в его целом.

Вместе с тем, я убежден, что объективно исторически и коммуноиды тоже имеют свой смысл, своей мимикрией приносят пользу. "Страсти индивидуумов" удачно используются логикой истории. Каждому свое. В процессе обмирщения коммунизма -- как же обойтись без коммуноидов?..

Но довольно о них: dixi et animum levavi. Среди других попутчиков успел прикоснуться к среде литераторов-беллетристов. Если угодно, тоже некоторым образом коммуноиды. Только у них это выходит как-то проще, естественнее, безобиднее. Ведь они же не политики, не идеологи. "Сочувствуют революции", занимаются "целевой" литературой, фиксируют момент. Сейчас, по причине деревенской ориентации, особый спрос на деревенские темы. Пишут, потрафляют смычке... Дети рафинированного декаданса, уже раз настраивавшие свои лиры на рабочий лад, теперь они их перестраивают на мужичий. Но и это, в общем, не вредит; напротив, разнообразят технику, расширяют кругозор, приближаются к быту. Пригодится. Одновременно пишут кое-что и "для души".

Хорошо работает и литературная молодежь. По-прежнему стиль -богемный. Одни флиртуют с революцией, другие и впрямь в нее влюблены кипучей юношеской любовью, третьи норовят вступить с ней в брак по расчету. Влюбленные дуются на нэп, ревнуют к нему революцию и жеманно повторяют за Асеевым, -

Как я стану твоим поэтом,

Коммунизма племя,

Если крашено рыжим цветом,

А не красным, время?!..

Шумят и плодятся мелкие распри маленьких литературных школок. По большей части, оспаривают друг у друга право на революционность, на новаторство, на "антимещанство". В этой насыщенной атмосфере формируются и зреют некоторые бесспорные таланты. Созреют -- и сбросят "школьничество", как детскую рубашку. Кое-кто из них уже и сбрасывает ее: взять хотя бы Есенина...

Словом, жизнь кипит. Нельзя отрицать, что кризис жизни дал литературе мощный импульс. Долго она будет переваривать переворот. Ясно при этом, что реально, объективно осознать революцию удастся не революционной, я пореволюционной литературе... Вероятно, она уже зарождается, вынашивается теперь в подсознательных интуициях попутчиков, да и не только попутчиков.

Теперь об "интеллигенции просто". Она много забыла и многому научилась. Она стала "служилой", спецовской по преимуществу. Служит за совесть, "лояльно" -- "сотрудничество" уже давно перестало быть проблемой.

Но, служа, отнюдь не умирает духовно. Она интенсивно живет, размышляет, наблюдает, проделывает большую работу мысли. Только эта работа не воплощается в журналы, газеты, мало объективируется вовне:

-- Но зато в сердцах пишутся томы!

Невольно вспоминаются тридцатые и сороковые годы прошлого века. Как и тогда, общественное сознание ушло в маленькие домашние кружки, где за чаем ведутся долгие беседы о сегодняшнем дне, о завтрашнем, о будущем России, о русской культуре, о Европе, американизме и т. д. И за этими беседами услышишь и вдумчивые анализы, и полеты изящной фантазии, и философию пережитого, и зачатки каких-то грядущих идеологий. Духовный облик интеллигенции стал гораздо содержательнее, глубже, интереснее.

На поверхности -- официальные каноны и догматы революции. Диктатура этих догматов и канонов. Так нужно. К ним привыкли, их не оспаривают, и в служебные часы они автоматически приемлются к руководству.

Но, разумеется, они не могут загасить исканий, устранить сомнений, пресечь рефлексию. Однообразие утомляет. Повсюду, даже и в нетренированных мозгах, подчас рождается потребность обойти догмат, "своим глупым разумом пожить". Сами каноны для своего вящщего торжества временами жаждут критики: не отсюда ли и периодические диспуты советских златоустов с опытно-показательными "идеалистами", священниками, буржуями?..