Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

В возникшей паузе назревавший конфликт попытались погасить как союзники, так и противники держав германского блока. Но миротворческие инициативы Парижа, Петербурга, Лондона и Рима не возымели на Вену и Берлин никакого действия. 23 июля, сразу после отъезда Пуанкаре и Вивиани из России и спустя две недели после потсдамского совещания у кайзера, беспримерно для европейской практики оскорбительный по тону и смыслу 48-часовой австрийский ультиматум был Сербии предъявлен. Австрийские дипломаты, как им и было приказано, не дожидаясь ответа, демонстративно покинули Белград, но сербское правительство, поразив мир своей уступчивостью, согласилось на большую часть его условий, со своей стороны предложив передать дело на рассмотрение Международного трибунала в Гааге (первопричину смиренности Сербии историк Д. Гейер видит в стремлении царской дипломатии избежать доведения дела до вооруженного конфликта^{268}). Германский император заявил, что сербский ответ исключает «основания для войны», однако при этом слукавил — австрийский посол одновременно сообщил из Берлина, что ему по-прежнему «советуют выступить немедленно, чтобы поставить мир перед свершившимся фактом». Об ожидаемом Вильгельмом выступлении Австро-Венгрии против Сербии Вену известил и германский посол^{269}. В свою очередь Сазонов предостерег австрийского поверенного в делах в Петербурге от применения его правительством военных санкций в отношении Сербии. При этом русский министр фактически говорил от лица и своего, и французского кабинетов. В ходе только что состоявшегося визита французского президента стороны подтвердили верность союзническим обязательствам, обоюдное стремление отстаивать мир «в сознании своей силы», чести и достоинства, а также согласованность действий внешнеполитических ведомств и «братство» сухопутных и морских вооруженных сил двух стран^{270}.[31] Но глава австрийской дипломатической миссии ничего определенного Сазонову пообещать не мог — он получил инструкцию Вены затягивать переговоры, не давая России ответа по существу. «Тройственное Согласие было готово принять дипломатическое унижение Сербии, но не ее порабощение вооруженной рукой, — замечает американский историк Бернадотт Шмитт. — Тройственный же союз, а точнее — центральные державы настаивали на военном решении. Таким образом, система союзов, изначально задуманная как гарант мира, на деле выступила механизмом для развязывания общей войны»^{271}.

Условия австрийского ультиматума ошеломили Париж и Лондон. 24 июля, на первом с начала кризиса заседании сент-джеймского кабинета, руководители Форин офис подчеркнули необходимость единства действий своей страны с Францией и Россией, поскольку будущая «борьба будет вестись не за обладание Сербией, но между Германией, претендующей на установление политической диктатуры в Европе, с державами, которые стремятся отстоять свою свободу»^{272}. Таким образом, в Лондоне уже тогда понимали, что локальным конфликтом дело не обойдется. Однако далее сбора флота в Портсмуте в преддверии его возможной мобилизации британские власти решили пока не идти (в предмобилизационную готовность свои сухопутные и военно-морские силы они привели 27 июля). Официальный Петербург также был не на шутку встревожен. Большинство пунктов австрийского ультиматума «неприемлемо для независимого государства», отметил Николай II^{273}, и в ответ на телеграфный запрос Белграда заверил сербского монарха, что «Россия ни в каком случае не останется равнодушной к участи Сербии», но направит главные усилия к предотвращению войны, пока на это «остается хоть малейшая надежда»^{274}. Германского посла в Петербурге руководитель русского дипломатического ведомства прямо предупредил, что «если Австрия проглотит Сербию, мы начнем с ней войну»^{275}.