Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

Прежняя «классовая» конфликтность сомкнулись с «обывательским» недовольством. Дороговизна стала особенно ощутимой с начала 1915 г.: цены на керосин, мыло, дрова, уголь, жилье резко поднялись, а соль стала исчезать из продажи. Столичный городской голова в феврале 1915 г. предупреждал полицмейстера, что «мы, может быть, накануне народных движений, причем не исключена опасность голодного бунта»^{2130}. «В Москве становится очень трудно жить, — отмечал Тихомиров 18 марта 1915 г. — Все страшно дорого…

У нас создается внутренней блокадой то, что в Германии внешней, и, может быть, мы себя заморим успешнее, чем Германию»^{2131}. «У нас все умы остолбенели из-за [нехватки] дров, муки и сахару», — писала А.В. Тыркова из Петрограда в Москву М.О. Гершензону^{2132}.

С октября 1915 г., согласно письмам в армию, половина городов России испытывала нужду в хлебе и других продуктах. С ноября цензоры отмечали «ужасающую дороговизну» и нехватку масла, молока, «жалобы и вопли» при «ликовании торгашей, наживающих на народном бедствии миллионы…» В конце 1915 г. в столицах появились пресловутые «хвосты». Дефицит обострился осенью 1916 г. В октябре в некоторых губерниях исчезли из свободной продажи ржаная мука, подсолнечное масло, свиное сало, мясо, сахар, мыло, ситец-китайка, кожа; в декабре были перебои с хлебом. Сотрудники жандармских управлений «не ручались за спокойствие в такой обстановке»^{2133}.

В целом цены на предметы первой необходимости выросли за годы войны в 3–7 раз. Особенно страдали служащие с фиксированной зарплатой. Местная администрация пыталась, как могла, разрешить проблему снабжения. С начала 1915 г. самоуправления стали закупать продовольствие для горожан, используя правительственные субсидии. Однако это лишь расширяло спектр «виновных». Дороговизна стала мощным фактором радикализации антиправительственных настроений, порождая все новые забастовки и продовольственные волнения^{2134}.

С начала войны до конца 1914 г. произошло 170 стачек, в 1915 г. их было 1928, в 1916 г. — 2417, с начала 1917 г. до 22 февраля 1917 г. — 718 стачек различной интенсивности. В 1915 г. в сравнении с военным периодом 1914 г. их число возросло в 11 раз, а в 1916 г. по сравнению с 1915 г. — на 25,4%. Число стачечников (по неполным данным) составило с 19 июля по 31 декабря 1914 г. 86,7 тыс., в 1915 г. — 862 тыс., в 1916 г. — 1558,4 тыс. В январе-феврале 1917 г. бастовали 548,3 тыс. человек^{2135}. В отличие от мирного времени стачки приобретали все более отчаянный характер — сказывалось влияние «феминизированной» среды.

Народ стал уставать от войны. В Москве в конце апреля 1915 г. на рынках говорили, что «…не пойдут на призыв, разграбят лавки и устроят забастовку»^{2136}. В ходе сентябрьских стачек протеста против действий властей полиция арестовала на заводе «Динамо» 200 рабочих, военнообязанные были отправлены на фронт, на заводе «Гном» мобилизовали 34 военнообязанных. Стачки перекинулись в провинцию: в Нижнем Новгороде бастовало 25 тыс. человек, забастовали также в Саратове, Царицыне и более мелких городах. Со временем социалисты прибегли к тактике затягивания забастовок с целью превращения их в экономические выступления^{2137}. Однако политические выступления рабочих (в частности, в связи с роспуском Государственной думы) оказались слабыми.

Городское недовольство по-своему сказывалось на армии. В январе 1916 г. цензоры констатировали, что посланий с «угнетенным настроением», направленных в армию, стало втрое больше, чем писем с фронта. В сводке по Западному фронту (наиболее близкому к столице) подчеркивалось «подозрительное отношение к властям, якобы подкупленным немцами» и повинным в дороговизне. Заговорили о «немцах» во власти. «…Вся Россия охвачена дороговизной, которая отражается в дурную сторону на духе армии», — констатировали цензоры. В марте 1916 г. отмечалось, что «крайнее вздорожание продуктов первой необходимости есть явление повсеместное и, отражаясь в дурную сторону на душевном состоянии войск, в тылу рождает уже не недовольство, а иногда и раздражение». В мае 1916 г. в армию писали о продовольственных беспорядках, самосудах над торговцами, о бунтах в Красноярске, где «разбивают магазины жидов». В июне 1916 г. цензура выделяла сообщения о бунтах и забастовках в Ставропольской, Казанской, Симбирской губерниях, Терской области, Петрограде, Москве^{2138}. В общем, рисовалась весьма возбуждающая картина.

После московского погрома требования удалить «немцев» с предприятий усилились. Недовольство стимулировалось страхами перед новыми напастями. В августе 1915 г. из Ярославского ГЖУ сообщали, что настроение рабочих приблизилось к грани, за которой возможен «переход к открытым выступлениям». Помимо всего, их раздражал «наплыв беженцев» — работодатели предпочитали менее требовательных мигрантов^{2139}.