Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

Массовые демонстрации в других районах страны также обнаружили рост популярности большевиков. Лозунги «Долой 10 министров-капиталистов!» и «Вся власть Советам!», «Мир без аннексий и контрибуций!» были заметны в Москве, Киеве, Риге, Харькове, ряде других городов. В Калуге оборонческие и большевистские лозунги мирно соседствовали, помимо этого солдаты-украинцы выступили со своими собственными лозунгами^{2732}. В Гельсингфорсе солдаты и русские рабочие несли лозунги «Долой представителей буржуазии из министерства!», «Долой сепаратный мир и царские тайные договоры!», «Да здравствует народный контроль над промышленностью!», «Конфискация военной прибыли!»^{2733} Похоже, что здесь большевики поработали особенно основательно.

Обозначился еще один индикатор левения страны. Если говорить о наиболее деструктивной институционной подвижке 1917 г., то она оказалась связана с заменой возникших в марте комитетов общественной безопасности «правильно» избранными муниципалитетами. К этому времени лидеры КОБов изрядно подустали от тяжести свалившихся на них непривычных задач, их деятельность казалась малоэффективной. Но они все же несли в себе идею согласия, тогда как любая политическая кампания ставила ее под сомнение.

В условиях разгула левого популизма успех на муниципальных выборах был гарантирован меньшевикам и эсерам с их принципиальным «антибуржуйством», практическим соглашательством и «запасной» ориентацией на Советы. Примечательно, что на выборах в провинции часто фигурировали не партийные, не социалистические, а просто «советские» списки. В этой ситуации победителями становились местные популисты, опирающиеся на нетерпеливую массу. Как результат, кое-где после выборов городские думы оказались переполнены «чужаками» — солдатами.

Обывателя шокировало и другое. В Москве на выборах в городскую думу более половины мест получили эсеры. «Пролезло много евреев», — констатировал историк Богословский, изумляясь тому, что не было выбрано ни одного представителя московского духовенства. Раздражало его и что новоизбранный председатель городской думы «иудей Минор произнес наглую и пошлую речь о стоне и слезах народа, ведущего войну из-за капиталистов и империалистов, о голодании и нищете деревни»^{2734}.

Итоги муниципальных выборов повсюду оказывались далеки от того, что ожидали либералы и социалисты. По 50 губернским городам за эсеров и меньшевиков высказалось 57,2% голосовавших, за кадетов — 12,9, за большевиков — 13,6%. По 418 уездным городам цифры соответственно были 34,5, 5,4, 2,2%. Здесь более половины голосов (50,7%) было отдано беспартийным (в губернских городах за них проголосовало лишь 13,6%). кое-где (в Московской и Владимирской губерниях, Екатеринбурге, Екатеринодаре, Царицыне, Твери, Нарве, Риге, Ревеле) большевики имели определенный успех. А выборы в Петроградскую городскую думу дали им 33,5% голосов — немногим меньше, чем меньшевистско-эсеровский блок (37,5%). И, конечно, повсюду за большевиков все активнее голосовали солдаты^{2735}. И это несмотря на то что август был не лучшим временем для большевистской агитации.

Разумеется, далеко не все голосовавшие за левые партии симпатизировали социалистам. Очевидцы подмечали неожиданную деталь: Москва дала перевес на выборах революционерам, но здесь же «не по дням, а по часам явно усиливалась антисемитская пропаганда, которая находила самый живой отклик в революционно-голодных хвостах перед пустеющими булочными, перед кинематографами, перед “урнами”»^{2736}. Чрезвычайно активно по всей стране голосовали мусульмане, проводившие своих гласных даже в таких городах, как Царицын и Архангельск^{2737}.

Ситуация усугублялась не только в связи с радикализацией Советов. Муниципалитеты были не самым подходящим местом для активности политиков доктринерского склада, к какой бы партии они ни принадлежали.

«Народные избранники» на глазах «теряли лицо», будучи не в состоянии решить самые элементарные и столь же насущные запросы простых людей.

В разных городах социалисты совершали одни и те же ошибки, а муниципальная жизнь кишела одинаковыми пороками. В юмористических журналах высмеивались склонность милиционеров к реквизициям спиртного, выносу продуктов из лавок без очереди, привычке коротать время в чайных^{2738}. Летом 1917 г. в среде обывателей, мечтавших о твердой власти, революционного милиционера постоянно сопоставляли с исчезнувшим городовым^{2739}. В ноябре в Одессе особенно часто вспоминали городовых, при этом некоторые пылкие студентки-эсерки признавались, что готовы «доправеть до монархисток»^{2740}.

Политикам приходится особенно сложно, когда тяготы быта сопровождаются беспомощностью хозяйственных руководителей.

4. Провал наступления на фронте и июльский кризис