Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

Вместе с тем уже в конце сентября заговорили о том, что буржуазия бежит из столицы, дабы «оставить» рабочих немцам. Понятно, что определенная часть населения старалась уже тогда перебраться если не в имения, расположенные в относительно спокойных губерниях, то хотя бы быть поближе к плодородному Югу России. И тут выяснялось, что страховые кампании в связи с перспективой захвата столицы немцами оценивают свои риски (т. е. возможный ущерб клиентов) в полтора раза ниже. Тогда начинал возмущаться средний обыватель. «Вот в чем я согласен с большевиками: бегут из Петрограда, значит — хотят отдать его без сопротивления немцам», — писал один москвич^{2886}. Возникал очередной ужасающий призрак «измены».

На радикализацию рабочих масс влиял и другой фактор: представление об усиливающейся репрессивности власти. Карательные действия по отношению к рабочим правительство осенью действительно пыталось предпринимать^{2887}, но половинчатые репрессии еще больше озлобляли рабочих.

Конечно, стачечная активность вовсе не означала готовность «свергнуть буржуазию». Тем не менее забастовщики, численность которых в сентябре октябре 1917 г. доходила, по некоторым подсчетам, до 2 млн. человек, представляли важнейший деструктивный фактор общественной жизни. После июльских событий рабочим пришлось по-новому взглянуть на своих умеренных социалистических лидеров. Сам по себе подъем стачечной волны получал широкий резонанс. Об этом узнавал любой поглощающий газетную информацию крестьянин и солдат, факты обрастали невероятными слухами. В 20-х числах октября в Шуе и Иваново-Вознесенске в связи со стачкой текстильщиков власти собирались ввести военное положение. К октябрю в стачечное движение помимо железнодорожников втянулись госслужащие и работники муниципальных хозяйств — дело доходило до забастовок могильщиков московских кладбищ^{2888}. Что касается «мятежного обывателя», то он готов был бунтовать против любых властей под влиянием перебоев в снабжении. Происходила прививка вируса социальной агрессии.

К тому времени фабзавкомы, возглавившие своего рода круговую оборону предприятий от предпринимателей и государства, оказались под влиянием большевиков (Ленин даже подумывал об использовании их для захвата власти). Напротив, профсоюзы, направляемые умеренными социалистами, отнюдь не помышляли об утверждении пролетарской государственности. Рабочие хотели быть независимыми в своих решениях, но в целом общий язык легче находили с Советами и особенно с потребительской кооперацией.

В деятельности фабзавкомов наибольшее распространение получил контроль над условиями труда и внутренним распорядком на предприятиях, наименьшее — деятельность по охране предприятий (рабочую милицию могли позволить себе лишь крупные заводы), финансовый контроль, прямое рабочее управление. При этом борьба с хищениями слабее всего велась на предприятиях пищевой промышленности. Если добавить к этому известную склонность фабзавкомовских лидеров «распределять» спирт, то станет очевидно, что природа этих органов была двойственной: выступая за сохранение производства в традиционных формах, в определенных условиях они могли предстать бунтарскими организациями. Эти органы не только мобилизовывали рабочих, но и развращали их. Летом 1917 г. среди части представителей фабзавкомов стало распространяться убеждение, что, участвуя в снабженческо-хозяйственной деятельности, рабочие помогают буржуазии эксплуатировать самих себя^{2889}. Напротив, завком Путиловского завода разъяснял: «Приучаясь к самоуправлению на отдельных предприятиях, рабочие готовятся к тому времени, когда… орудия производства вместе с зданиями, воздвигнутыми руками рабочих, перейдут в руки рабочего класса»^{2890}. Призывы такого рода уместнее всего относить к области социальной риторики, подсказанной большевиками. Как бы то ни было, к осени 1917 г. рабочие вышли за пределы обычного типа социального конфликта, характерного для западных стран.

Наибольшую активность демонстрировала молодежь. Весьма агрессивно вели себя такие представительницы «пролетариата», как прачки и солдатки. Многочисленные стачки столичных прачек не только основательно нервировали «чистую» публику, но и раскачивали психику всего населения Петрограда. Нечто подобное происходило и в ряде других мест. По городам Тверской губернии прокатилась волна бабьих бунтов, связанных с распределением продовольствия. В Уфе в начале мая ожидали «беспорядков на продовольственной почве» в связи с намечаемым митингом солдаток. Большевистские агитаторы не случайно зачастили к солдаткам. Так, в Минске они ухитрились поставить под свой контроль комитет городской думы, занимавшийся выдачей им специальных пайков, а затем организовали специальные справочные столы, которые использовали также в собственных агитационных интересах. Нечто подобное произошло и в Москве^{2891}. Фактически через солдаток большевики получали возможность воздействовать и на их мужей на фронте.