Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

Настроение недоуменного ожидания в обывательской среде усиливалось. 17 сентября ярославская газета «Голос» опубликовала унылое стихотворение одного из читателей. Среди прочих там были и такие строки: «И каждый день несет невзгоды, / Позор и обнищание стране, / Потерю нам доставшейся свободы…»^{2870} Это были слова пассивной жертвы событий. И таких людей становилось все больше. Однако Ленин различал в происходящем только возможность свержения власти с помощью доведенных до отчаяния масс. Причем последних он вовсе не идеализировал. «Лишенные возможности получить ясные руководящие указания, инстинктивно чувствующие фальшь и неудовлетворительность позиции официальных вождей демократии, массы принуждены ощупью сами искать пути… В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек…»^{2871} Пожалуй, самым примечательным в этом пассаже то, что «сознательный революционер» и шкурник ставились в один ряд. Из такого смешение крайностей и рождалось умение выдавать желаемое за действительное.

Тем не менее большевики шаг за шагом завоевывали доверие все более возбуждавшихся масс. В октябре «сборища Петроградского Совета были не заседаниями, а столпотворениями, — свидетельствовал Ф. Степун. — Здесь все находилось в движении… это была какая-то адская кузница… Воля, чувство и мысли массовой души находились здесь в раскаленном состоянии… Особенно блестящ, надменен и горяч был в те дни Троцкий…» Степуна «унижало чувство бессильной злобы и черной зависти к тому стихийно-великолепному мужеству, с которым большевики открыто издевались над правительством…» С ними заодно были «все низменные силы революции»^{2872}.

Большевизм был далек от идеалов пролетариата. Он скорее рассчитывал на бунт отчаявшихся людей. Для осуществления подобной задачи требовалась доходящая до слепоты вера в осуществимость своих идеалов.

4. Упадок промышленности и активизация пролетариата (В.П. Булдаков)

К осени 1917 г. стало очевидно, что попытки правительственного регулирования народного хозяйства не принесли успеха. Это касалось всех его отраслей, включая относительно успешные. Так, производство химической промышленности, начавшей было бурно развиваться, упало на 40%. Даже почти целиком работавшая на оборону металлообрабатывающая промышленность, до революции наращивающая производственные мощности, также вступила в полосу упадка. За 1917 г. ее валовая продукция сократилась по сравнению с предыдущим годом на 32%. Металлургическая промышленность Юга России так и не смогла оправиться от постигших ее еще до революции потрясений из-за расстройства транспорта, не обеспечивающего подвоз добываемого рядом угля и железной руды. Хуже всего обстояло дело в каменноугольной промышленности, где упадок наметился еще в 1916 г. В Донбассе добыча угля в октябре 1917 г. по сравнению с февралем уменьшилась на 23%. Всего за 1917 г. было добыто угля на 14% меньше, чем в предыдущем году. В целом производство угля в России было отброшено до уровня 1911 г. По некоторым данным, потребители недополучили 22,4% жизненно необходимого им топлива. Вывоз донецкого угля снизился во второй половине 1917 г., положение особенно ухудшилось в октябре. По свидетельству главноуполномоченного по донецкому топливу И.Г. Сергеева, даже «слабый, пришедший в совершенное расстройство транспорт» забирал «все под метелку». Падала и нефтедобыча: в 1917 г. она снизилась почти на 14% по сравнению с прошлым годом. Из-за нехватки цистерн в Грозном было закрыто несколько десятков скважин^{2873}.

Упадок коснулся и текстильной промышленности. Из-за расстройства транспорта не удавалось обеспечить вывоз хлопка из Туркестана. Резко сократился выпуск одежды, обуви и других предметов массового потребления. 20 октября военный министр А.И. Верховский докладывал, что правительство не смогло «ни одеть, ни обуть» действующую армию^{2874}. В тот же день правительство приняло решение о возобновлении работ на предприятиях кожевенной промышленности, угрожая при этом владельцам секвестром, а бастующим рабочим — увольнением^{2875}. «Сапожная проблема» так и оставалась нерешенной.