Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

Ни государство, ни церковное ведомство некоторое время попросту не замечали проблемы низового духовенства и тем более не располагали капиталами для его поддержки. Скудный быт и притеснения подталкивали обиженных и напуганных клириков к расцерковлению. Как и после Февраля, прокатилась целая череда добровольных и вынужденных отставок^{2847}. Основной мотив снятия сана обывательски умудренно был сформулирован одним из заявителей: «…Уж очень много неприятностей, и в будущем хорошего ничего не предвидится»^{2848}. В таких условиях некая группа духовных лиц обратилась к «гражданину Ленину» с просьбой освободить их забытое «пролетарское сословие» от тиранов-архиереев, «снять с него позорную одежду», а в свою очередь обещало новой власти «служить верой и правдой»^{2849}.

Все больше расходились интересы священников и паствы. Многочисленные случаи изгнания священников из приходов, склоки из-за треб, закрытие церквей и даже акты глумления над иконами^{2850}, конечно, не следует рассматривать как начало утверждения атеистического мировоззрения. Крестьяне хотели «хороших» попов — говорящих «мужицкую правду», обучающих «полезному» и не берущих денег. Одним словом, перед духовенством встала элементарная задача выживания.

В такой обстановке сами собой отпали последние сомнения на счет введения патриаршества. 28 октября Собор вынес постановление о восстановлении канонических начал^{2851}. Так, вместо идеи укрепления института церкви через упрочение прихода возобладало стремление поддержать ее через наиболее зримый символ власти.

Избрание патриархом митрополита московского Тихона состоялось 5 ноября. Вопреки традиции церемония проходила в храме Христа Спасителя, а не в Кремле, где обосновались большевики. Новое правительство «потеснилось» лишь 21 ноября — в день интронизации. Митрополит Евлогий вспоминал, что толпы москвичей, собравшихся возле Успенского собора, объединяла надежда, что патриарх прекратит «гибельный» революционный процесс — ведь даже иные красноармейцы все еще благоговейно снимали шапки при его появлении Однако церемония сопровождалась непристойными выходками^{2852}.

рабочих и солдат из кремлевского караула, которые поворачивались спиной к крестному ходу, пели кто «Марсельезу», кто — похабные песни^{2853}. Так завершался двухвековой синодальный период в истории Русской православной церкви.

3. Ленин и Троцкий: идеи и массы (В.П. Булдаков)

Сложившуюся к осени ситуацию Ленин охарактеризовал как «общенациональный кризис», связанный с активизацией масс, хозяйственной разрухой и ослаблением властного начала. На деле власть попросту лишилась ближайшей психологической поддержки. «Помните, как погиб старый режим? — вопрошал 16 октября в “Утре России” известный публицист Т. Ардов. — Он погиб, когда стал смешным. И вот теперь оглянитесь вокруг. Где вдохновенный пафос? Умер. Где доверие? Исчезло. Где сила? Ее нет. И вот приходит и оно, самое последнее: глум, неудержимый глум… Психологический круг совершился и “строй” стал смешным».

Большевики постарались представить существующую власть преступной. Это было не столь сложно. Наиболее органично решал эту задачу Л.Д. Троцкий. «Вот пришла великая революция и чувствуется, что как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого», — такую фразу произнес в свое время Луначарский^{2854}. Троцкий никого не оставлял равнодушным — из-за язвительности по отношению к противникам. «…Вот имя, которое публика повторяет все чаще теперь… — писала о нем «Киевская мысль». — Имя, собравшее вокруг себя уже огромные каталоги восторгов и брани… Троцкий владеет всеми оттенками сарказма… Троцкий весь свой талант превращает в игру остроумия — остроумия злого, тщеславного и парадоксального… Троцкий никогда не способен превратиться в раба идеи. Но жажда аплодисментов нередко превращает его в раболепного демагога…»^{2855} Ф. Степун находил Троцкого «импрессионистически-острым и надменно-умным»^{2856}. Но есть свидетельства другого рода: «Чернь слушает Троцкого, неистовствует, горит. Клянется Троцкий, клянется чернь. В революции толпа требует позы, немедленного эффекта»^{2857}.

Что касается Ленина, то оратором он был плохим, но некоторые находили, что он «больше, чем оратор», ибо «умел ощущать аудиторию, умел возвышаться над ней», зная, что «толпа любит поработиться»^{2858}. Ленин искренне осуждал фразерство и пафосность; выступал против вульгаризации языка ради доступности. Характерно, однако, что он обожал использовать гипертрофирующие приставки: архи-, гипер-, квази-, ультра- и анти-.^{2859} Вольно или невольно он был нацелен на то, чтобы возбуждать и стращать людей. Некоторых интеллигентов именно это и впечатляло. А.Н. Бенуа писал, что ленинские статьи производили на него «потрясающее впечатление простотой своих безапелляционных и как будто до конца искренних и бесстрашных утверждений»^{2860}.