Россия в концлагере

Чай и папиросы уже почти совсѣмъ успокоили мою нервную систему. Я почти спокоенъ. Я могу спокойно наблюдать за Добротинымъ, расшифровывать его интонаціи и строить какіе-то планы самозащиты — весьма эфемерные планы, впрочемъ...

— Я долженъ васъ предупредить, Иванъ Лукьяновичъ, что вашему существованію непосредственной опасности не угрожаетъ. Въ особенности, если вы послѣдуете моему совѣту. Мы — не мясники. Мы не разстрѣливаемъ преступниковъ, гораздо болѣе опасныхъ, чѣмъ вы. Вотъ, — тутъ Добротинъ сдѣлалъ широкій жестъ по направленію къ окну. Тамъ, за окномъ, во внутреннемъ дворѣ ГПУ, еще достраивались новые корпуса тюрьмы. — Вотъ, тутъ работаютъ люди, которые были приговорены даже къ разстрѣлу, и тутъ они своимъ трудомъ очищаютъ себя отъ прежнихъ преступленій передъ совѣтской властью. Наша задача — не карать, а исправлять...

Я сижу въ мягкомъ креслѣ, курю папиросу и думаю о томъ, что это дипломатическое вступленіе рѣшительно ничего хорошаго не предвѣщаетъ. Добротинъ меня обхаживаетъ. А это можетъ означать только одно: на базѣ безспорной и извѣстной ГПУ и безъ меня фактической стороны нашего дѣла Добротинъ хочетъ создать какую-то "надстройку", раздуть дѣло, запутать въ него кого-то еще. Какъ и кого именно — я еще не знаю.

— Вы, какъ разумный человѣкъ, понимаете, что ходъ вашего дѣла зависитъ прежде всего отъ васъ самихъ. Слѣдовательно, отъ васъ зависятъ и судьбы вашихъ родныхъ — вашего сына, брата... Повѣрьте мнѣ, что я не только слѣдователь, но и человѣкъ. Это, конечно, не значитъ, что вообще слѣдователи — не люди... Но вашъ сынъ еще такъ молодъ...

Ну-ну, думаю я, не ГПУ, а какая-то воскресная проповѣдь.

— Скажите, пожалуйста, товарищъ Добротинъ, вотъ вы говорите, что не считаете насъ опасными преступниками... Къ чему же тогда такой, скажемъ, расточительный способъ ареста? Отдѣльный вагонъ, почти четыре десятка вооруженныхъ людей...

— Ну, знаете, вы — не опасны съ точки зрѣнія совѣтской власти. Но вы могли быть очень опасны съ точки зрѣнія безопасности нашего оперативнаго персонала... Повѣрьте, о вашихъ атлетическихъ достиженіяхъ мы знаемъ очень хорошо. И такъ вашъ братъ сломалъ руку одному изъ нашихъ работниковъ.

— Что это — отягчающій моментъ?

— Э, нѣтъ, пустяки. Но если бы нашихъ работниковъ было бы меньше, онъ переломалъ бы кости имъ всѣмъ... Пришлось бы стрѣлять... Отчаянный парень вашъ братъ.

— Неудивительно. Вы его лѣтъ восемь по тюрьмамъ таскаете за здорово живешь...

— Во-первыхъ, не за здорово живешь... А во-вторыхъ, конечно, съ нашей точки зрѣнія, вашъ братъ едва-ли поддается исправленію... О его судьбѣ вы должны подумать особенно серьезно. Мнѣ будетъ очень трудно добиться для него... болѣе мягкой мѣры наказанія. Особенно, если вы мнѣ не поможете.

Добротинъ кидаетъ на меня взглядъ въ упоръ, какъ бы ставя этимъ взглядомъ точку надъ какимъ-то невысказаннымъ "і". Я понимаю — въ переводѣ на общепонятный языкъ это все значитъ: или вы подпишите все, что вамъ будетъ приказано, или...

Я еще не знаю, что именно мнѣ будетъ приказано. По всей вѣроятности, я этого не подпишу... И тогда?

— Мнѣ кажется, товарищъ Добротинъ, что все дѣло — совершенно ясно, и мнѣ только остается письменно подтвердить то, что вы и такъ знаете.

— А откуда вамъ извѣстно, что именно мы знаемъ?

— Помилуйте, у васъ есть Степановъ, г-жа Е., "вещественныя доказательства" и, наконецъ, у васъ есть товарищъ Бабенко.

При имени Бабенко Добротинъ слегка улыбается.

— Ну, у Бабенки есть еще и своя исторія — по линіи вредительства въ Рыбпромѣ.

— Ага, такъ это онъ такъ заглаживаетъ вредительство?

— Послушайте, — дипломатически намекаетъ Добротинъ, — слѣдствіе вѣдь веду я, а не вы...

— Я понимаю. Впрочемъ, для меня дѣло такъ же ясно, какъ и для васъ.

— Мнѣ не все ясно. Какъ, напримѣръ, вы достали оружіе и документы?

Я объясняю: я, Юра и Степановъ — члены союза охотниковъ, слѣдовательно, имѣли право держать охотничьи, гладкоствольныя ружья. Свою малокалиберную винтовку Борисъ сперъ въ осоавіахимовскомъ тирѣ. Браунингъ Юра привезъ изъ заграницы. Документы — всѣ совершенно легальны, оффиціальны и получены такимъ же легальнымъ и оффиціальнымъ путемъ — тамъ-то и тамъ-то.

Добротинъ явственно разочарованъ. Онъ ждалъ чего-то болѣе сложнаго, чего-то, откуда можно было бы вытянуть какихъ-нибудь соучастниковъ, разыскать какія-нибудь "нити" и вообще развести всякую пинкертоновщину. Онъ знаетъ, что получить даже самую прозаическую гладкоствольную берданку — въ СССР очень трудная вещь и далеко не всякому удается. Я разсказываю, какъ мы съ сыномъ участвовали въ разныхъ экспедиціяхъ: въ Среднюю Азію, въ Дагестанъ, Чечню и т.д., и что подъ этимъ соусомъ я вполнѣ легальнымъ путемъ получилъ оружіе. Добротинъ пытается выудить хоть какія-нибудь противорѣчія изъ моего разсказа, я пытаюсь выудить изъ Добротина хотя бы приблизительный остовъ тѣхъ "показаній", какія мнѣ будутъ предложены. Мы оба терпимъ полное фіаско.