Россия в концлагере

Почти весь слѣдующій день я не рискнулъ одѣть плащъ и тащилъ его за собой на веревкѣ. Только къ вечеру, провѣтривъ его на вѣтру и на солнышкѣ, я смогъ одѣть его.

И вотъ теперь этотъ плащъ, едва не сдѣлавшійся для меня саваномъ, — со мной. И когда пережитое кажется сномъ, я разворачиваю его съ изнанки, осматриваю пятно отъ ядовитой жидкости и съ понятной гордостью вглядываюсь въ слова казеннаго штампа: "Свирьлагъ ОГПУ".

ГРАНИЦА

Не могу сказать, когда я перешелъ границу. Просѣкъ пришлось пересѣкать много. На каждой изъ нихъ таились опасности, и мнѣ не было времени вглядываться, имѣются ли на нихъ пограничные столбы, разставленные на километръ другъ отъ друга.

Но все-таки стали замѣчаться признаки чего-то новаго. Вотъ черезъ болото осушительныя канавы. Ихъ раньше не было. Но развѣ эти канавы не могли быть прокопаны на какомъ-нибудь "образцовомъ совхозѣ ОГПУ"?

Вотъ на тропинкѣ обрывокъ газеты. Языкъ незнакомый. Финскій? Но вѣдь, можетъ быть, это совѣтская газета, изданная въ Петрозаводскѣ на карельскомъ языкѣ.

Вотъ вдали небольшое стадо овецъ. Можно ли сказать съ увѣренностью, что это — финское хозяйство только потому, что въ Кареліи я нигдѣ не видалъ ни одной овцы?

Или, вотъ — старая коробка отъ папиросъ съ финской маркой. Но развѣ не могъ пройти здѣсь совѣтскій пограничникъ, куря контрабандныя папиросы?

Словомъ, я не зналъ точно, гдѣ я нахожусь, и рѣшилъ идти впередъ до тѣхъ поръ, пока есть силы и продовольствіе и пока я не получу безспорныхъ свѣдѣній, что я уже въ Финляндіи.

Помню, свою послѣднюю ночь въ лѣсу я провелъ совсѣмъ безъ сна — настолько были напряжены нервы. Близился моментъ, котораго я такъ страстно ждалъ столько лѣтъ...

СПАСЕНЪ

Къ вечеру слѣдующаго дня, пересѣкая узелъ проселочныхъ дорогъ, я наткнулся на финскаго пограничника. Моментъ, когда я ясно увидѣлъ его нерусскую военную форму — былъ для меня однимъ изъ счастливѣйшихъ въ моей жизни...

Я радостно бросился впередъ, совсѣмъ забывъ, что представляю отнюдь не внушающую довѣрія картину: рослый парень съ измученнымъ, обросшимъ бородой лицомъ, въ набухшемъ и измятомъ плащѣ, обвѣшанный сумками, съ толстенной палкой въ рукѣ. Не мудрено, что пограничникъ не понялъ изъявленія моего дружелюбія, и ощетинился своей винтовкой. Маленькій и щуплый, онъ все пытался сперва словами, а потомъ движеніями винтовки заставить меня поднять руки вверхъ. Славный парень!.. Онъ, вѣроятно, и до сихъ поръ не понимаетъ, почему я и не подумалъ выполнить его распоряженія и весело смѣялся, глядя на его суетливо угрожающую винтовку. Наконецъ, онъ сталъ стрѣлять вверхъ, и черезъ полчаса я уже шелъ, окруженный солдатами и крестьянами, въ финскую деревню.

СРЕДИ ЛЮДЕЙ

Я не вѣрилъ въ то, что Финляндія можетъ меня выдать по требованію совѣтской власти. Я вѣдь не бандитъ, не убійца и не воръ. Я политическій эмигрантъ, ищущій покровительства въ странѣ, гдѣ есть свобода и право.

Но я ожидалъ недовѣрія, тюремъ, допросовъ, этаповъ — всего того, къ чему я такъ привыкъ въ СССР. И я вѣрилъ — что это неизбѣжныя, но послѣднія испытанія въ моей жизни.

Въ маленькой чистенькой деревушкѣ меня отвели въ баню, гдѣ я съ громаднымъ облегченіемъ разгрузился, вымылся и сталъ ждать очередныхъ событій.

Много я ждалъ, но того, что со мной произошло — я никакъ не могъ ожидать.

Въ раздѣвалку бани вошелъ какой-то благодушный финнъ, потрепалъ меня по плечу, весело улыбнулся и пригласилъ жестомъ за собой.

"Въ тюрьму переводятъ. Но почему безъ вещей?" — мелькнуло у меня въ головѣ.

На верандѣ уютнаго домика начальника охраны уже стоялъ накрытый столъ, и мои голодные глаза сразу же замѣтили, какъ много вкуснаго на этомъ столѣ. А послѣдніе дни я шелъ уже на половинномъ пайкѣ — пайкѣ "бѣглеца".

Я отвернулся и вздохнулъ...

Къ моему искреннему удивленію, меня повели именно къ этому столу и любезно пригласили сѣсть. Хозяйка дома, говорившая по русски, принялась угощать меня невиданно вкусными вещами. За столомъ сидѣло нисколько мужчинъ, дамъ и дѣтей. Всѣ улыбались мнѣ, пожимали руку, говорили непонятныя уму, но такія понятныя сердцу ласковыя слова, и никто не намекнулъ ни интонаціей, ни движеніемъ, что я арестантъ, неизвѣстный, подозрительный бѣглецъ, можетъ быть, преступникъ...

Все это хорошее человѣческое отношеніе, все это вниманіе, тепло и ласка потрясло меня. Какой контрастъ съ тѣмъ, къ чему я привыкъ тамъ, въ СССР, гдѣ homo homini lupus est.

А вотъ здѣсь я — человѣкъ внѣ закона, нарушившій неприкосновенность чужой границы, подозрительный незнакомецъ съ опухшимъ, исцарапаннымъ лицомъ, въ рваномъ платьѣ — я вотъ нахожусь не въ тюрьмѣ, подъ охраной штыковъ, а въ домѣ начальника охраны, среди его семьи... Я для нихъ прежде всего — человѣкъ...