Россiя въ концлагере

Я сижу у окна. Руки распухли отъ наручниковъ, кольца которыхъ оказались слишкомъ узкими для моихъ запястiй. Въ купе, ни на секунду не спуская съ меня глазъ, посмeнно дежурятъ чекисты -- по три человeка на дежурство. Они изысканно вeжливы со мной. Нeкоторые знаютъ меня лично. Для охоты на столь "крупнаго звeря", какъ мы съ братомъ, ГПУ, повидимому, мобилизовало половину тяжело-атлетической секцiи ленинградскаго "Динамо". Хотeли взять насъ живьемъ и по возможности неслышно.

Сдeлано, что и говорить, чисто, хотя и не безъ излишнихъ затрать. Но что для ГПУ значатъ затраты? Не только отдeльный "салонъ вагонъ", и цeлый поeздъ могли для насъ подставить.

На полкe лежитъ уже ненужное оружiе. У насъ были двe двухстволки, берданка, малокалиберная винтовка и у Ирины -- маленькiй браунингъ, который Юра контрабандой привезъ изъ заграницы... Въ лeсу, съ его радiусомъ видимости въ 40 -- 50 метровъ, это было бы очень серьезнымъ оружiемъ въ рукахъ людей, которые бьются за свою жизнь. Но здeсь, въ вагонe, мы не успeли за него даже и хватиться.

Грустно -- но уже все равно. Жребiй былъ брошенъ, и игра проиграна въ чистую...

Въ вагонe распоряжается тотъ самый толстый "инженеръ", который тыкалъ мнe кольтомъ въ физiономiю. Зовутъ его Добротинъ. Онъ разрeшаетъ мнe подъ очень усиленнымъ конвоемъ пойти въ уборную, и, проходя черезъ вагонъ, я обмeниваюсь дeланной улыбкой съ Борисомъ, съ Юрой... Всe они, кромe Ирины, тоже въ наручникахъ. Жалобно смотритъ на меня Степушка. Онъ считалъ, что на предательство со стороны Бабенки -- одинъ шансъ на сто. Вотъ этотъ одинъ шансъ и выпалъ... {22}

Здeсь же и тоже въ наручникахъ сидитъ Бабенко съ угнетенной невинностью въ бeгающихъ глазахъ... Господи, кому при такой роскошной мизансценe нуженъ такой дешевый маскарадъ!..

Поздно вечеромъ во внутреннемъ дворe ленинградскаго ГПУ Добротинъ долго ковыряется ключемъ въ моихъ наручникахъ и никакъ не можетъ открыть ихъ. Руки мои превратились въ подушки. Борисъ, уже раскованный, разминаетъ кисти рукъ и иронизируетъ: "какъ это вы, товарищъ Добротинъ, при всей вашей практикe, до сихъ поръ не научились съ восьмерками справляться?"

Потомъ мы прощаемся съ очень плохо дeланнымъ спокойствiемъ. Жму руку Бобу. Ирочка цeлуетъ меня въ лобъ. Юра старается не смотрeть на меня, жметъ мнe руку и говоритъ:

-- Ну, что-жъ, Ватикъ... До свиданiя... Въ четвертомъ измeренiи...

Это его любимая и весьма утeшительная теорiя о метампсихозe въ четвертомъ измeренiи; но голосъ не выдаетъ увeренности въ этой теорiи.

Ничего, Юрчинька. Богъ дастъ -- и въ третьемъ встрeтимся...

___

Стоитъ совсeмъ пришибленный Степушка -- онъ едва-ли что-нибудь соображаетъ сейчасъ. Вокругъ насъ плотнымъ кольцомъ выстроились всe 36 захватившихъ насъ чекистовъ, хотя между нами и волей -- циклопическiя желeзо-бетонныя стeны тюрьмы ОГПУ -- тюрьмы новой стройки. Это, кажется, единственное, что совeтская власть строитъ прочно и въ расчетe на долгое, очень долгое время.

Я подымаюсь по какимъ-то узкимъ бетоннымъ лeстницамъ. Потомъ цeлый лабиринтъ корридоровъ. Двухчасовый обыскъ. Одиночка. Четыре шага впередъ, четыре шага назадъ. Безсонныя ночи. Лязгъ тюремныхъ дверей...

И ожиданiе.

ДОПРОСЫ

Въ корридорахъ тюрьмы -- собачiй холодъ и образцовая чистота. Надзиратель идетъ сзади меня и командуетъ: налeво... внизъ... направо... Полы устланы половиками. Въ циклопическихъ стeнахъ -- глубокiя ниши, ведущiя въ камеры. Это -- корпусъ одиночекъ...

Издали, изъ-за угла корридора, появляется фигура какого-то заключеннаго. Ведущiй его надзиратель что-то командуетъ, и заключенный исчезаетъ въ нишe. Я только мелькомъ вижу безмeрно исхудавшее обросшее лицо. Мой надзиратель командуетъ:

-- Проходите и не оглядывайтесь въ сторону.

Я все-таки искоса оглядываюсь. Человeкъ стоитъ лицомъ къ двери, и надзиратель заслоняетъ его отъ моихъ взоровъ. Но это -- незнакомая фигура...

Меня вводятъ въ кабинетъ слeдователя, и я, къ своему изумленiю, {23} вижу Добротина, возсeдающаго за огромнымъ министерскимъ письменнымъ столомъ.

Теперь его руки не дрожатъ; на кругломъ, хорошо откормленномъ лицe -спокойная и даже благожелательная улыбка.

Я понимаю, что у Добротина есть всe основанiя быть довольнымъ. Это онъ провелъ всю операцiю, пусть нeсколько театрально, но втихомолку и съ успeхомъ. Это онъ поймалъ вооруженную группу, это у него на рукахъ какое ни на есть, а все же настоящее дeло, а вeдь не каждый день, да, пожалуй, и не каждый мeсяцъ ГПУ, даже ленинградскому, удается изъ чудовищныхъ кучъ всяческой провокацiи, липы, халтуры, инсценировокъ, доносовъ, "романовъ" и прочей трагической чепухи извлечь хотя бы одно "жемчужное зерно" настоящей контръ-революцiи, да еще и вооруженной.

Лицо Добротина лоснится, когда онъ приподымается, протягиваетъ мнe руку и говоритъ:

-- Садитесь, пожалуйста, Иванъ Лукьяновичъ...

Я сажусь и всматриваюсь въ это лицо, какъ хотите, а все-таки побeдителя. Добротинъ протягиваетъ мнe папиросу, и я закуриваю. Я не курилъ уже двe недeли, и отъ папиросы чуть-чуть кружится голова.

-- Чаю хотите?