Россiя въ концлагере

Добротинъ явственно разочарованъ. Онъ ждалъ чего-то болeе сложнаго, чего-то, откуда можно было бы вытянуть какихъ-нибудь соучастниковъ, разыскать какiя-нибудь "нити" и вообще развести всякую пинкертоновщину. Онъ знаетъ, что получить даже самую прозаическую гладкоствольную берданку -- въ СССР очень трудная вещь и далеко не всякому удается. Я разсказываю, какъ мы съ сыномъ участвовали въ разныхъ экспедицiяхъ: въ Среднюю Азiю, въ Дагестанъ, Чечню и т.д., и что подъ этимъ соусомъ я вполнe легальнымъ путемъ получилъ оружiе. Добротинъ пытается выудить хоть какiя-нибудь противорeчiя изъ моего разсказа, я пытаюсь выудить изъ Добротина хотя бы приблизительный остовъ тeхъ "показанiй", какiя мнe будутъ предложены. Мы оба терпимъ полное фiаско.

-- Вотъ что я вамъ предложу, -- говоритъ, наконецъ, Добротинъ. -- Я отдамъ распоряженiе доставить въ вашу камеру бумагу и прочее, и вы сами изложите всe показанiя, не скрывая рeшительно ничего. Еще разъ напоминаю вамъ, что отъ вашей откровенности зависитъ все.

Добротинъ опять принимаетъ видъ рубахи-парня, и я рeшаюсь воспользоваться моментомъ:

-- Не можете ли вы, вмeстe съ бумагой, приказать доставить мнe хоть часть того продовольствiя, которое у насъ было отобрано?

Голодая въ одиночкe, я не безъ вожделeнiя въ сердцe своемъ вспоминалъ о тeхъ запасахъ сала, сахару, сухарей, которые мы везли съ собой и которые сейчасъ жрали какiе-то чекисты...

-- Знаете, Иванъ Лукьяновичъ, это будетъ трудно. Администрацiя тюрьмы не подчинена слeдственнымъ властямъ. Кромe того, ваши запасы, вeроятно, уже съeдены... Знаете-ли, скоропортящiеся продукты...

-- Ну, скоропортящiеся мы и сами могли бы съeсть...

-- Да... Вашему сыну я передалъ кое-что, -- вралъ Добротинъ (ничего онъ не передалъ). -- Постараюсь и вамъ. Вообще я готовъ идти вамъ навстрeчу и въ смыслe режима, и въ смыслe питанiя... Надeюсь, что и вы... {26}

-- Ну, конечно. И въ вашихъ, и въ моихъ интересахъ покончить со всей этой канителью возможно скорeе, чeмъ бы она ни кончилась...

Добротинъ понимаетъ мой намекъ.

-- Увeряю васъ, Иванъ Лукьяновичъ, что ничeмъ особенно страшнымъ она кончиться не можетъ... Ну, пока, до свиданья.

Я подымаюсь со своего кресла и вижу: рядомъ съ кресломъ Добротина изъ письменнаго стола выдвинута доска и на доскe крупнокалиберный кольтъ со взведеннымъ куркомъ.

Добротинъ былъ готовъ къ менeе великосвeтскому финалу нашей бесeды...

СТЕПУШКИНЪ РОМАНЪ

Вeжливость -- качество прiятное даже въ палачe. Конечно, очень утeшительно, что мнe не тыкали въ носъ наганомъ, не инсценировали разстрeла. Но, во-первыхъ, это до поры до времени и, во-вторыхъ, допросъ не далъ рeшительно ничего новаго. Весь разговоръ -- совсeмъ впустую. Никакимъ обeщанiямъ Добротина я, конечно, не вeрю, какъ не вeрю его крокодиловымъ воздыханiямъ по поводу Юриной молодости. Юру, впрочемъ, вeроятно, посадятъ въ концлагерь. Но, что изъ того? За смерть отца и дяди онъ вeдь будетъ мстить -- онъ не изъ тихихъ мальчиковъ. Значитъ, тотъ-же разстрeлъ -- только немного попозже. Степушка, вeроятно, отдeлается дешевле всeхъ. У него одного не было никакого оружiя, онъ не принималъ никакого участiя въ подготовкe побeга. Это -- старый, затрушенный и вполнe аполитичный гроссбухъ. Кому онъ нуженъ -- абсолютно одинокiй, отъ всего оторванный человeкъ, единственная вина котораго заключалась въ томъ, что онъ, рискуя жизнью, пытался пробраться къ себe домой, на родину, чтобы тамъ доживать свои дни...

Я наскоро пишу свои показанiя и жду очередного вызова, чтобы узнать, гдe кончится слeдствiе, какъ таковое, и гдe начнутся попытки выжать изъ меня "романъ".

Мои показанiя забираетъ корридорный надзиратель и относить къ Добротину. Дня черезъ три меня вызываютъ на допросъ.

Добротинъ встрeчаетъ меня такъ же вeжливо, какъ и въ первый разъ, но лицо его выражаетъ разочарованiе.

-- Долженъ вамъ сказать, Иванъ Лукьяновичъ, что ваша писанина никуда не годится. Это все мы и безъ васъ знаемъ. Ваша попытка побeга насъ очень мало интересуетъ. Насъ интересуетъ вашъ шпiонажъ.

Добротинъ бросаетъ это слово, какъ какой-то тяжелый метательный снарядъ, который долженъ сбить меня съ ногъ и выбить изъ моего, очень относительнаго, конечно, равновeсiя. Но я остаюсь равнодушнымъ. Вопросительно и молча смотрю на Добротина.

Добротинъ "пронизываетъ меня взглядомъ". Техническая часть этой процедуры ему явственно не удается. Я курю добротинскую папироску и жду...

-- Основы вашей "работы" намъ достаточно полно извeстны, {27} и съ вашей стороны, Иванъ Лукьяновичъ, было бы даже, такъ сказать... неумно эту работу отрицать. Но цeлый рядъ отдeльныхъ нитей намъ неясенъ. Вы должны намъ ихъ выяснить...

-- Къ сожалeнiю, ни насчетъ основъ, ни насчетъ нитей ничeмъ вамъ помочь не могу.

-- Вы, значитъ, собираетесь отрицать вашу "работу".

-- Самымъ категорическимъ образомъ. И преимущественно потому, что такой работы и въ природe не существовало.

-- Позвольте, Иванъ Лукьяновичъ. У насъ есть наши агентурныя данныя, у насъ есть копiи съ вашей переписки. У насъ есть показанiя Степанова, который во всемъ сознался...