Россiя въ концлагере

Въ долгiе вечера, когда мы съ Надеждой Константиновной дежурили въ ликвидкомe при свeтe керосиновой коптилки, она мнe урывками разсказала кое-что изъ своей путаной и жестокой жизни. Она была, во всякомъ случаe, изъ культурной семьи -- она хорошо знала иностранные языки и при этомъ такъ, какъ ихъ знаютъ по гувернанткамъ, а не по самоучителямъ. Потомъ -- одинокая дeвушка не очень подходящаго происхожденiя, въ жестокой борьбe за жизнь -за совeтскую жизнь. Потомъ -- бракъ съ высокопоставленнымъ коммунистомъ -директоромъ какого-то завода. Директоръ какого-то завода попалъ въ троцкистско-вредительскую исторiю и былъ отправленъ на тотъ свeтъ. Надежда Константиновна опять осталась одна -- впрочемъ, не совсeмъ одна: на рукахъ остался малышъ, размeромъ года въ полтора. Конечно, старые сотоварищи бывшаго директора предпочли ее не узнавать: блаженъ мужъ иже не возжается съ "классовыми врагами" и даже съ ихъ вдовами. Снова пишущая машинка, снова голодъ -- на этотъ разъ голодъ вдвоемъ, снова мeсяцами наростающая жуть передъ каждой "чисткой": и происхожденiе, и покойный мужъ, и совершенно правильная презумпцiя, что вдова разстрeляннаго человeка не можетъ очень ужъ пылать коммунистическимъ энтузiазмомъ... Словомъ -- очень плохо. {218}

Надежда Константиновна рeшила, что въ слeдующiй разъ она такого faux pas уже не сдeлаетъ. Слeдующiй разъ sex appeal былъ вложенъ въ максимально солидное предпрiятiе: въ стараго большевика, когда-то ученика самого Ленина, подпольщика, политкаторжанина, ученаго лeсовода и члена коллегiи Наркомзема, Андрея Ивановича Запeвскаго. Былъ какой-то промежутокъ отдыха, былъ второй ребенокъ, и потомъ Андрей Ивановичъ поeхалъ въ концентрацiонный лагерь, срокомъ на десять лeтъ. На этотъ разъ уклонъ оказался правымъ.

А. И., попавши въ лагерь и будучи (рeдкiй случай) бывшимъ коммунистомъ, имeющимъ еще кое-какую спецiальность, кромe обычныхъ "партiйныхъ спецiальностей" (ГПУ, кооперацiя, военная служба, профсоюзъ), цeной трехъ лeтъ "самоотверженной", то-есть совсeмъ уже каторжной, работы заработалъ себe право на "совмeстное проживанiе съ семьей". Такое право давалось очень немногимъ и особо избраннымъ лагерникамъ и заключалось оно въ томъ, что этотъ лагерникъ могъ выписать къ себe семью и жить съ ней въ какой-нибудь частной избe, не въ баракe. Всe остальныя условiя его лагерной жизни: паекъ, работа и -- что хуже всего -- переброски оставались прежними.

Итакъ, Надежда Константиновна въ третiй разъ начала вить свое гнeздышко, на этотъ разъ въ лагерe, такъ сказать, совсeмъ ужъ непосредственно подъ пятой ОГПУ. Впрочемъ, Надежда Константиновна довольно быстро устроилась. На фонe кувшинныхъ рылъ совeтскаго актива она, къ тому же вольнонаемная, была, какъ работница, конечно -- сокровищемъ. Не говоря уже о ея культурности и ея конторскихъ познанiяхъ, она, при ея двойной зависимости -- за себя и за мужа, не могла не стараться изъ всeхъ своихъ силъ.

Мужъ ея, Андрей Ивановичъ, былъ невысокимъ, худощавымъ человeкомъ лeтъ пятидесяти, со спокойными, умными глазами, въ которыхъ, казалось, на весь остатокъ его жизни осeла какая-то жестокая, eдкая, незабываемая горечь. У него -- стараго подпольщика-каторжанина и пр. -- поводовъ для этой горечи было болeе чeмъ достаточно, но одинъ изъ нихъ дeйствовалъ на мое воображенiе какъ-то особенно гнетуще: это была волосатая лапа товарища Видемана, съ собственническимъ чувствомъ положенная на съеживающееся плечо Н. К.

На Андрея Ивановича у меня были нeкоторые виды. Остатокъ нашихъ лагерныхъ дней мы хотeли провести гдe-нибудь не въ канцелярiи. Андрей Ивановичъ завeдывалъ въ Подпорожьи лeснымъ отдeломъ, и я просилъ его устроить насъ обоихъ -- меня и Юру -- на какихъ-нибудь лeсныхъ работахъ, чeмъ-нибудь вродe таксаторовъ, десятниковъ и т.д. Андрей Ивановичъ далъ намъ кое-какую литературу, и мы мечтали о томъ времени, когда мы сможемъ шататься по лeсу вмeсто того, чтобы сидeть за пишущей машинкой.

___

Какъ-то днемъ, на обeденный перерывъ иду я въ свою избу. Слышу -- сзади чей-то голосъ. Оглядываюсь. Надежда {219} Константиновна, тщетно стараясь меня догнать, что-то кричитъ и машетъ мнe рукой. Останавливаюсь.

-- Господи, да вы совсeмъ глухи стали! Кричу, кричу, а вы хоть бы что. Давайте пойдемъ вмeстe, вeдь намъ по дорогe.

Пошли вмeстe. Обсуждали текущiя дeла лагеря. Потомъ Надежда Константиновна какъ-то забезпокоилась.

-- Посмотрите, это, кажется, мой Любикъ.

Это было возможно, но, во-первыхъ, ея Любика я въ жизни въ глаза на видалъ, а во вторыхъ, то, что могло быть Любикомъ, представляло собою черную фигурку на фонe бeлаго снeга, шагахъ въ ста отъ насъ. На такую дистанцiю мои очки не работали. Фигурка стояла у края дороги и свирeпо молотила чeмъ-то по снeжному сугробу. Мы подошли ближе и выяснили, что это, дeйствительно, былъ Любикъ, возвращающiйся изъ школы.

-- Господи, да у него все лицо въ крови!.. Любикъ! Любикъ!