Россiя въ концлагере

Отъ Гончарова меня оторвалъ Юра: снова понадобилось мое математическое вмeшательство. Стали разбираться. Выяснилось, что, насeдая на тригонометрiю, Пиголица имeлъ весьма неясное представленiе объ основахъ алгебры и геометрiи, тангенсы цeплялись за логарифмы, логарифмы за степени, и вообще было непонятно, почему доброе русское "х" именуется иксомъ. Кое-какiя формулы были вызубрены на зубокъ, но между ними оказались провалы, разрывъ всякой логической связи между предыдущимъ и послeдующимъ: то, что на совeтскомъ языкe именуется "абсолютной неувязкой". Попытались "увязать". По этому поводу я не безъ нeкотораго удовольствiя убeдился, что какъ ни прочно забыта моя гимназическая математика -- я имeю возможность возстановить логическимъ путемъ очень многое, почти все. Въ назиданiе Пиголицe -- а, кстати, и Юрe -- я сказалъ нeсколько вдумчивыхъ словъ о необходимости систематической учебы: вотъ-де училъ это двадцать пять лeтъ тому назадъ и никогда не вспоминалъ, а когда пришлось -- вспомнилъ... Къ моему назиданiю Пиголица отнесся раздражительно:

-- Ну, и чего вы мнe объ этомъ разсказываете -- будто я самъ не знаю... Вамъ хорошо было учиться, никуда васъ не гоняли, сидeли и зубрили... А тутъ мотаешься, какъ навозъ въ проруби... И работа на производствe, и комсомольская нагрузка, и профсоюзная нагрузка, и всякiе субботники... Чтобы учиться -- зубами время вырывать надо. Мeсяцъ поучишься -- потомъ попрутъ куда-нибудь на село -- начинай сначала... Да еще и жрать нечего... Нeтъ, ужъ вы мнe насчетъ стараго режима -- оставьте...

Я отвeтилъ, что хлeбъ свой я зарабатывалъ съ пятнадцати {287} лeтъ, экзаменъ на аттестатъ зрeлости сдалъ экстерномъ, въ университетe учился на собственныя деньги и что такихъ, какъ я, было сколько угодно. Пиголица отнесся къ моему сообщенiю съ нескрываемымъ недовeрiемъ, но спорить не сталъ:

-- Теперь стараго режима нeту -- такъ можно про него что угодно говорить... Правящимъ классамъ, конечно, очень неплохо жилось, я и не говорю, зато трудящiйся народъ...

Акульшинъ угрюмо кашлянулъ.

-- Трудящiйся народъ, -- сказалъ онъ, не отрывая глазъ отъ печки, -трудящiйся народъ по лагерямъ не сидeлъ и съ голодухи не дохъ... А ходъ былъ -- куда хочешь: хочешь -- на заводъ, хочешь -- въ университетъ...

-- Такъ ты мнe еще скажешь, что крестьянскому парню можно было въ университетъ идти?

-- Скажу... И не то еще скажу... А куда теперь крестьянскому парню податься, когда ему eсть нечего? Въ колхозъ?

-- А почему же не въ колхозъ?

-- А такiе, какъ ты, будутъ командовать, -- презрительно спросилъ Акульшинъ и, не дожидаясь отвeта, продолжалъ о давно наболeвшемъ: -- на дуракахъ власть держится; понабрали дураковъ, лодырей, пропойцъ -- вотъ и командуютъ: пятнадцать лeтъ изъ голодухи вылeзть не можемъ.

-- Изъ голодухи? Ты думаешь, городской рабочiй не голодаетъ? А кто эту голодуху устроилъ? Саботируютъ, сволочи, скотъ рeжутъ, кулачье...

-- Кулачье?... -- Усы Акульшина встали дыбомъ. -- Кулачье? Это кулачье-то Россiю разорило? А? Кулачье, а не товарищи-то ваши съ револьверами и лагерями? Кулачье? Ахъ, ты, сукинъ ты сынъ, соплякъ. -Акульшинъ запнулся, какъ бы не находя словъ для выраженiя своей ярости. -Ахъ, ты, сукинъ сынъ, выдвиженецъ...

Выдвиженца Пиголица вынести не смогъ.

-- А вы, папаша, -- сказалъ онъ ледянымъ тономъ, -- если пришли грeться, такъ грeйтесь, а то за выдвиженца можно и по мордe получить.

Акульшинъ грузно поднялся съ табуретки.

-- Это -- ты-то... по мордe... -- и сдeлалъ шагъ впередъ.

Вскочилъ и Пиголица. Въ лицe Акульшина была неутолимая ненависть ко всякаго рода активистамъ, а въ Пиголицe онъ не безъ нeкотораго основанiя чувствовалъ нeчто активистское. Выдвиженецъ же окончательно вывелъ Пиголицу изъ его и безъ того весьма неустойчиваго нервнаго раздраженiя. Терминъ "выдвиженецъ" звучитъ въ неоффицiальной Россiи чeмъ-то глубоко издeвательскимъ и по убойности своей превосходитъ самый оглушительный матъ. Запахло дракой. Юра тоже вскочилъ.

-- Да бросьте вы, ребята, -- началъ было онъ... Однако, моментъ для мирныхъ переговоровъ оказался неподходящимъ. Акульшинъ вeжливо отстранилъ Юру, какъ-то странно исподлобья уставился въ Пиголицу и вдругъ схватилъ его за горло. Я, проклиная свои давешнiя уроки джiу-джитсу, ринулся на постъ {288} миротворца. Но въ этотъ моментъ дверь кабинки раскрылась и оттуда, какъ deus ex machina, появились Ленчикъ и Середа. На все происходившее Ленчикъ реагировалъ довольно неожиданно.

-- Ура, -- заоралъ онъ. -- Потасовочка? Рабоче-крестьянская смычка? Вотъ это я люблю... Вдарь его, папаша, по заду... Покажи ему, папаша...

Середа отнесся ко всему этому съ менeе зрeлищной точки зрeнiя.

-- Эй, хозяинъ, пришелъ въ чужой домъ, такъ рукамъ воли не давай. Пусти руку. Въ чемъ тутъ дeло?

Къ этому моменту я уже вeжливо обжималъ Акульшина за талiю. Акульшинъ отпустилъ руку и стоялъ, тяжело сопя и не сводя съ Пиголицы взгляда, исполненнаго ненависти. Пиголица стоялъ, задыхаясь, съ перекошеннымъ лицомъ...

-- Та-акъ, -- протянулъ онъ... -- Цeльной, значитъ, бандой собрались... Та-акъ.