Россия в неволе

Увидев, как во время генеральной уборки, когда все подрываются драить общак, стругать мыло в тазик, образуя пену, стаскивать в один уголок все баулы, протирая им днища влажной тряпкой, прибирать на долине, на решке дорожный мусор – спокойно торчат Вихоревы плоскостопые лапти, безумные, параллельные до всего – и сам он спокойно делает вид, что это его не касается – вскипаю. Пришло время поговорить, дружок-пирожок.

Вихорю пришлось встать, одеться, выслушав довольно длинную и громкую тираду о том, что не гоже когда все, в том числе и ооровцы (пожилой вор-карманник Тимур и Олег-"Полосатый", отмотавшие оба около четвертного, кто чуть больше, кто чуть меньше), делают на благо общего – лежать вот так спокойненько да медитировать об отсутствии мыслей, да вскакивать только тогда, когда заходит дачка Сове или Жеке-аварийщику. И потом вновь после этой, якобы помощи, в свою нирвану, в могильную мглу своего мирка – нырь!...

Еще до отъезда Саныча я кое-что приметил, но решил, что всему свое время:

– Слышь, Вихорь! Давай, малыш, действуй со всеми! Тряпку в руки и вперёд! И чтоб не было видно, что ты только дачки помогаешь подносить…

– Постой, постой! – Вихорь, надеясь уцепиться за слова, и уйти в бессмысленное выяснение отношений, тянет время, пока все кипит и пенится взбиваемым шампунем. – Ты что, хочешь сказать, что я ничего не делаю? Давай по порядку разбираться, в чем это я не прав?

– Я с тобой садиться разбираться не хочу и не буду! Вставай, генуборка! Как понял, ауе? Не вижу энтузиазма за общее дело, текущего рекой…

Вихорь нехотя встал, медленно оделся, повозил тряпкой под своим шконарем, ровно, чтоб не больше,чем другие – видимо, играли внутренние бессмысленные комплексы, где-то он, бедолага, перетрудился… На кого-то несчастный, переработал… Уж не на кума ли?.. Я внутренне вскипел – что я, нанимался тут месяцами дичь пинать, которая вот так будет вымораживать столько сил, выпивать столько крови, сколько нужно потратить, чтоб пол протереть? Но всему свое время, всему свой часик…

По радио шли какие-то новости серьёзного характера, куцые, обглоданные до неимоверного хеллоуинского скелета: опять якобы какие-то бандиты засели в мирной квартире в Дагестане с горой оружия… Вот где-то в том же направлении перестреляли наряд милиции. Интересно, почему их называют бандитами? Зачем бандитам устраивать засады на милиционеров? Чтоб отобрать последние голубые рубашки? Или это такой спорт? Там нашли тайник с оружием… Там грохнули заместителя министра… Там где-то подорвали машину начальника следственного отдела … – гремит костями, будто выпущенный из Кащенко полоумный радиоманьяк, стиратель мозгов, пугает стадо, которое послушно бле-е-ет: уб-и-ий банди-и-итов, сме-е-ерть страшным скинхедам… – Пидерсия делает вид, что (в миллиардный раз за историю человечества) жертва – сама виновата…Пидерсия не признается, что она слаба, никчемна, не способна ни к чему, – что война идет внутри России. Как во времена начала Чечни она пряталась за смехотворные цифры потерь и за громкие заявления – раздавим к Новому Году, двумя полками… – неважно, что враньё, как всегда, всплывет. Не важно, что потом по отдельности тысячи отцов и матерей кинут что-нибудь гневное, в разное время, в разных местах – куда-то в пространство, грозя кулаком кому-то, невидимому на верху – за своего сожженного заживо в БТРе восемнадцатилетнего сына, принесенного в жертву Пидерсии своему божеству. За тысячелетия вранья ничего не изменилось – раньше, правда, сжигали заживо в чреве ненасытного железного быка, единицы. Сегодня жертвы исчисляются десятками миллионов. Так она и движется по вранью, от одного к другому – рассыпая горстями горькие для миллионов новости – ваш сын, друг, брат – убит, убит, убит… Воедино этот кровавый счет им, конечно предъявят на Страшном Суде, в который они не верят, полагая спастись среди себе подобных, избранных… Но мы еще успеем и до Страшного Суда им предъявить – столько в России пролито крови и слез, видимых и не видимых, что вот-вот камни начнут об этом говорить…

Прошло еще несколько одинаковых дней. Суббота. Кормяк – с разбегу звяк!

– Петрученко? Есть такой?

Сова, ночной дорожник, отсыпающийся после полусуточной смены, на соседнем с Вихорем шконаре, не слышит сквозь крепкий юношеский сон. Вихорь трясет его радостно и возбужденно:

– Коля, Коля, кабан тебе! – и сам подскакивает к кормяку, называясь вместо потягивающегося недовольного Совенка: – Петрученко? Николай Александрович! Какого ты года рождения?

Репа на решке курит, ждет, когда соседи клюнут на нашу тропинку – опять оборвались, опять надо ловиться, налаживать дорогу. Кричат оттуда вниз: – Эй, Сова, тебе кабан серьёзного характера, поделиться не забудь – это я сегодня ночью календарь переводил, я хрюкал…Видишь, как удачно!