Россия в неволе

Пусть мы не лишены страстей и человеческих немощей. Но сама идеальная возможность жизни и развития страны по "Русской правде", как назывался русский закон – это историческая реальность. Россия, её святые, её история и красота – доказали всему миру, что устроение человека естественно, красиво и высоко. Хотелось бы рассказать о современной святости, но она каплями росы раскидана по нынешнему русскому мелеющему человеческому морю, как гедеонова роса на прохудившемся, но еще не истлевшем руне – Белая Россия, которую нам еще предстоит собрать, не механически, как конструктор под таким названием, а как сад, с прививками и селекцией, и сожжением больных и зараженных паразитами ветвей.

Святые, поборовшие страсти, русские святые – видели, что такое состояние ждёт нас, и предрекали сначала падение, а потом и восстание. Нет у нас и не будет оправдания перед этими пророчествами, если мы не будем принимать в них участия, жить сердцем в первую очередь ими, как законом. Отойти от этого пути – вот настоящее русское преступление: предать святость и жизнь пророчествами внутри себя. Без этого любой русский – мёртв, где бы он ни находился, как отсечённый лист. Без этого он самим собой осужден и лишён свободы, запустив на то место, которое пусто быть не может, корм для свиней: гламурную педерастию и извращенное ироническое разъедание и обсмеивание всего вокруг и для особо продвинувшихся – гедонистический садизм.

Святые были и остаются свободными. Подлинно свободными. Но и ощущая эту свободу, были и остаются не столько счастливы, сколь многоскорбны, поскольку свобода или приобреталась долгим примирением своей воли, или отсечением её, перед волей Божией, волей царской, приобреталась отсечением лишнего и восполнением недостающего.

Итак, свобода – это свет и святость, осознающая и силу России, и красоту и беспокойную натуру русского человека. Здесь, в военном положении, в вечном созидательном усилии, идущем иногда вразрез с буквальными законами – "разрешаю убивать и грабить" – мы приобретаем навыки применения силы к исправлению. Здесь, в окопах не окончившейся гражданской. Здесь, в компании добрых и злых, кровожадных и наивных, убийц, разбойников, алиментщиков, растяп, наркоманов, побегушников, домушников, крадунов, пьяниц, недогулявших малолеток и стариков, строчащих бесконечные, как обои, жалобы и заявления… Здесь, в северных лагерях, и тюрьмах – зреют люди, способные победить и закончить наконец-то затянувшуюся войну против России, и восстановить её естественное сильное устроение в мировом саду – русская ёлочка вновь будет выше всех. И все должно начаться с Севера, а Север – это мы.

От жары слиплись не только конфеты. В хате четыре на пять метров – пятнадцать человек. Как только кто-то начинает шевелиться, собирается например, курочка в три-четыре рыла почифирить или заварить бичиков – сразу по хате начинает волнами плавать и кружить липкий мокрый жар. Спички отсырели, хотя на улице в тени +30. Пакетики с чаем – повлажнели и увяли. Сигареты в густом, как холодец, бульоне человеческих испарений – не горят, даже не прикуриваются. Фитили из туалетной бумаги, для запаивания малявок – не желают гореть. Даже с потолка и со стен – сбежали последние комары и дрозофилы. За решкой – жара с дождями, которые не приносят прохлады.

Саныч с человечком прислал весточку – он уже в тайге. И это хорошо. Хоть один человек вырвался отсюда. Пусть не на "золотую", а просто на посёлок, но там она, всё же ближе, воля, и воздух – чище.

После Гарика был Амбалик. Я пропустил момент передачи от одного к другому "ключей" от нашей хаты: меня выдернули из СИЗО на две недели. А когда я вернулся в хате Гарика уже не было – остались Амба с Липой, да ездил туда-сюда по этапам Саныч. И не было ни телика, ни сотовых – что отмели при шмоне, что улетело за забытую на пьяную голову на общаке пятилитровую ёмкость бражки, что просто так исчезло, без объяснений.

Про Амбу я уже упоминал. После него остался – Саныч, всего на пару недель, которые мы провели в окопных разговорах, воспоминаниях, чаепитиях, написании надзорных и кассационных жалоб, направленных в основном на то, чтоб у Саныча всё дело пошло в другое русло – по-тихому договориться с кумом и не трогать друг друга…

Жизнь Саныча – жизнь необыкновенного русского бандита, не скрывающего ни от кого, что он был и есть – бандос. Худенький, усатенький, дерзкий. Впрочем, за двадцать семь лет зон и лагерей (из пятидесяти одного своего) – трудно стать толстячком. Его ловили, били, убивали, любили – но больше всё же держали взаперти, в лагерях и камерах, но так и не смогли сделать из него ни винтика, ни шестерёнки сначала коммунистического паровоза, потом демократической повозки.