Россия в неволе

Я, честно говоря, немного наивно полагал, что времена пыток, шаламовско-солженицынской жути, есенинского восторга – уже прошли. И что примитивное битье, с ломанием носов и ребер, отбиванием почек, в самом худшем случае – со шрамами на голове, вскрывающимися при сбривании – это максимум. И ошибся.

Понемногу знакомлюсь со своей новой хатой, разумеется, начиная с тех, кто в первых рядах: Гарик, Амбалик, Липа, Рушан, Айзик, дорожники – Вадик, Репка, Римас… И так далее до Васи. Обиженных нет. Гарик сразу затягивает в свой проход, посидеть на шконке, познакомиться, определиться. Достаю из сумки свёртки, делает хитрое лицо: – Мне ещё утром цинканули, что ты заедешь. Давай, что будешь? Чай, кофе-шмофе, чифир… Эй, Костыль, а ну-ка поставь литр… Он у меня тут в моих помощниках – чай принести, помочь папке по хозяйству… Да, Костян? – Костян, Константин, восемнадцатилетний розовощекий подросток кивает, идёт к дубку, ждёт – кипяток у него уже наготове – чай или кофе, улыбаясь и соглашаясь на всё: – Костыль, ты под меня мутишь? – он кивает. – Костыль, ты хоть слушаешь меня? – Да.

– Он в хате оставлен. Там где-то суд у него будет – девчонка его ножом пырнула – и он вроде как терпила. Но он заяву не писал, а мусора по факту, что он в больницу лёг, возбудили. Но он ведь откажется, да, Костян? – как бы немного оправдываясь, что могут возникнуть вопросы потом, упреждает их Гарик, хотя я-то как раз никаких вопросов задавать в этом направлении не намерен. Костик улыбается. – Да. Скоро суд, поеду, повезут вернее, там буду говорить, что претензий не имею, – немного заученно говорит Костик, только-только входящий в реку очень определенных отношений: терпилы, бээс-ники, т.е. бывшие сотрудники, просто трусы, сдавшие подельников, охранники – по каждому отписано положенцу, по каждому получено указание: оставить в хате приносить пользу, в…бать, выкинуть в шерсть, ну и так далее…

– Игорёк, бывший охранник, оставлен в хате приносить пользу. По мытью полов он заведует… – заканчивает из своего угла знакомить с хатой Гарик. – Куришь? – и протягивает "Cаptain Black", то ли сигарету, то ли сигарку – я уже не разберу за давностью лет:

– Нет, Гарик, спасибо, бросил. Своё откурил…

– Может, планчику, а?

Вечный шок. Вечный ожог от новых людей, новых знакомств. Но всё когда-нибудь отходит, успокаивается под Костин чаёк, и его постоянный вопрос: – Чаю будешь?

Как-то ночью, после отбоя, после того, как выключили "Маяк" – лежим на соседних шконарях с Липой, Сашкой Липецким, Сантьяго-Санчес-де-Залипайсом, или как его еще только ни кличут – прошедшему малолетку и посёлок. Татуировка на плече – кленовый лист, означающий оторванность от дома, тоску по дому, по ждущей где-то в Ельце, в Липецкой области, мамке. Да и правду сказать, где Елец, а где Коми – залетел он далеко. Его маленький рассказ прост, понятен, и тем не менее нов, по крайней мере для меня:

– Короче, приняли меня 4-го апреля, а я подписал, что девятого. Я бы что угодно подписал, даже свидетельство о смерти. Первые четыре дня пинали, сломали три ребра. Как начали, так после часов трёх – четырёх на кулаках уже и не сильно чувствуется. Прорезают двоечкой по печени – в первый момент вспышка, а потом уже только боль общая по телу, как и была – ноет и всё. И, можно сказать, удары уже и не страшны – удар, только секунда боли – и общее отупение. Бьют час, другой, третий, четвёртый, пятый – вспотели, спускают меня вниз, на первый этаж. Там сижу на подоконнике, пока обедают. Потом сверху звонок этому краснопёрому джусу, который меня стережёт: – Давай, мамкины пирожки потом дожуешь, этого, который на окне – наверх.

Он засекает, с набитым ртом: – Меминунынене (то есть, две минуты тебе)…

Я не очень-то и расслышал, еле поднимаюсь, замечаю – он на котлы поглядывает: – Не укладываемся…

И всё – в две минуты не уложились. Берут какой-то толстый справочник, кладут на голову. И этот толстый, с бутербродами "разорви е…ло" – берет табуретку за две ножки – и прорезает мне голову, через этот словарь. – На!..

Как в себя пришёл – попинали, и вниз. Опять звонок. – Давай этого, с подоконника – подонка…

Я уже всё понял – ноги в раскорячку, практически на одних руках, как Курт Рассел в "Универсальном солдате" – спешу вверх.

– О, уложились, это хорошо!

Побухали, уже без словаря, просто ногами по рёбрам. Молчу. А что делать? Толстому, видать, лень меня спускать, скоро ужин. Предлагает:

– Давай, его к шнифту, ласточкой поставим, и…

Стою – ноги раздвинул, руки вперёд, упираюсь в дверь – не знаю, чего ждать. тут толстый подлетает сзади – и носком туфли – между ног! Не "айс"! должен сказать. Сжимаюсь на полу, отрубаюсь. Очнулся – и опять вниз – вверх, ужин у этого толстого, и опять – Встать ласточкой!..