Россия в неволе

– Да было, один раз, так это давно уже… – дядя Вася поясняет восемнадцатилетнему Репе, как о какой-то мелочи, которая ему, пацану, и знать-то не обязательно – всё прошло и быльем проросло. – Давно, сейчас сочту, тринадцать лет назад…

– Ну, и дальше? – выходят Амба с Санычем.

– А что дальше? – оборачивается дед.

– Что было-то?

– Да, подхожу к лодке своей моторной. А денег нет…

– Что за деньги? В лодке? Кто украл-то?

– Кто-кто! Юрка "Точило", кто… Деньги там у меня были, да ящик водки на продажу…

– Ах, водки…

– Да, водки! Время-то тяжелое было. Перестройка. Водка, деньги за водку. Наценку-то я маленькую давал – все знали. Зачем воровать-то!..

– А сколько "Точиле" дали?

– Да немного… Два года всего.

– Всего? – нервно хохочет Амбалик. Саныч, совсем озлившись на современника, будучи вовсе не кровожадным. – И что? Дорого два года-то оценил?

– А что он… зачем воровать… Деньги за водку, да ещё и ящик…

– Барыга. Ты барыга. Ты понимаешь это? Нет? Водкой торговал, долго?

– Да один раз всего. Вот пару ящиков раскидал по деревням, да этот не успел. Время тяжёлое было… Надо было жить…

– Барыга ты. Понимаешь ли ты это? Торговец смертью… – Саныч уже диагноз поставил: – И человека через жадность свою блядскую посадил! На два года.

– Да что там! Это же давно было. Он же давно отсидел, вышел. А продал-то я пару ящиков всего… Воровать вот зачем?

– Пару ящиков?

– Да парочку-парочку! Немного совсем! – огрызается "дядька"

– Водка, паленка, "рояль"… А дальше что – "Троя", "Снежинка", "Лимон", "Максимка"? Героин, кокаин, план, – раздается со шконки

– Ну "Троей"-то совсем немного, пару раз только, в своём районе…

– Так у тебя район, оказывается, свой был?

– Ну так, вокруг дома…

– А помнишь, кто это замёрз у вас там зимой? От "Трои"? – опять раздается голос со шконки, занавешенной ширмой. Дядька нервно дёргается в ту сторону, потом на Саныча, в ту сторону, опять на Саныча, который в упор его разглядывает. А вдруг там, на шконке, сосед его – ведь не видно…

– А эта-то… Да она сама замёрзла… Да она и "Трою"-то не допила, так, глотнула неразбавленной…

Был или нет этот случай – не знаешь, вопрос задан наугад, но в точку – история типичная: сколько их помёрзло? Помёрло, отравилось, отошло в вечность по этой страшной дороге хим.нападения, а никакой не хим.защиты.

– А тот, которого машиной сбили? И шофёр, и парень тот – оба тоже под "Троей" были…

– А эти-то… Дак ведь они не у меня брали, они в том конце… Не у меня они брали, – уверенно, по-свидетельски, врал дядька. – Нет, эти не мои…

– А те, что у тебя?

– У меня никто не помирал. Никто.

– Сколько всего померло мужиков-то? Двадцать, тридцать, шестьдесят?

– Да кто их знает. Время тяжелое… Мрут…

Саныч, уперев руки в боки, смотрит сверху вниз на дядьку, который старается не глядеть в глаза, блуждает по хате, ищет за что зацепиться. – Слышь ты, хрен старый. Ты – барыга и терпила. Да ещё, сдается мне, ДПНК и завхоз…Так и отпишем?

– Пишите что хотите. Давно это было. Я объясню.

– Объяснять не надо. Репа, давай сюда, – подает голос Амбалик, уже потерявший интерес. – Репа! Давай с коряком и ручкой, ко мне. Пиши строгий…

Отписывается малява на положенца, на Костю, которая идёт "строгим контролем" – особо аккуратно. Амба заваливается спать – ему ещё всю ночь общаться с "губернией", с Оленькой: дорога на них только ночью, только после проверки и до утра. А Саныч нервничает, курит, заедает нервы шоколадными конфетами, которые Сова хранит только для него, для "папы Саныча". Для "папы Амбалика" у него – ручки и ластики, и дезодоранты.

– Слышь, Саныч. У нас в деревне одна такая торговала тоже "Троей". Отправила на тот свет пятьдесят четыре мужика. Как подходит пенсия – она уже на почте, с тетрадкой. Пенсеры только пенсию получат – она тут как тут: вот! Записано в долг! И забирает всё до последнего. Приходят бухенькие к ней, ночью, берут по фунфурику… А кто его знает – сколько она записывает? Тоже – тяжелое время жить-то надо, та же песня… Однажды приехали к ней на день рождения шестеро или семеро, в масках. Всю семью на пол, а её – к стенке. Она просит – возьмите всё – деньги, что угодно… Всё есть, ничего не надо, только отпустите… Ничего не взяли, только мозги по стенке размазали, и уехали… Вроде, так и не нашли, кто сделал. А её ни одна собака не пошла хоронить, не то что люди. Самое уродское – семья-то её ест, пьет, живет там. А кровь, мозги – даже не стёрли. Едят, спокойно…

– Турма сидым… – очнулся Саныч. – Мозги по стенке нельзя…

Дядя Вася вздрагивает, ежится, понимая, что пришло время ждать невесёлого для себя ответа – что отпишет положенец. Вряд ли, что хорошее.

Саныч всё же на нервах, на фоксе, не может писать своей Оленьке, пока рядом такой типок, вскакивает: – Сало есть у кого? Ой, есть хочу! Эй, арестованные! Или вы арестанты? Сало, спрашиваю, есть?!

Сова лезет на решку, достает из чьего-то пакета кусочек, обернутый в газету: – Вот.

– О, Сова, человек! Сало, сало – где же сало? Это у Твардовского? Помню ещё!