Россия в поворотный момент истории

Сазонов, совершивший убийство В.К. Плеве, заявил на суде: «Мы взяли меч, который не первыми подняли, после ужасной и мучительной душевной борьбы: Да, я виновен перед Богом: Но я спокойно ожидаю Его приговора, так как знаю, что Его суд – не ваш суд. Как я мог поступить иначе, если Учитель сказал: «Возьми свой крест и следуй за Мной»? Не мне отказываться от этого креста».

К 1905 г. я пришел к выводу о неизбежности индивидуального террора. Я был вполне готов при необходимости взять и на себя смертный грех убийства носителя верховной власти, который губит страну: Гораздо позже, в 1915 г, на секретной встрече представителей либерального и умеренно-консервативного большинства Думы и Госсовета В.А. Маклаков, весьма консервативный либерал и монархист, во время дискуссии о царской политике заявил, что катастрофу удастся предотвратить лишь в том случае, если повторятся события 11 марта 1801 г. Различия в наших взглядах оказались лишь временными, так как я пришел к такому же выводу десятью годами раньше. Более того, Маклаков и его сторонники предполагали, чтобы эту задачу выполнили другие. Я же считал, что если принимаю идею цареубийства, то должен также принять на себя ответственность за ее исполнение.

Тюрьма

К концу декабря власти оправились от замешательства и жизнь, казалось, стала возвращаться в «дооктябрьскую» колею. Витте решил, что настало время для решительных мер. Волнения в войсках, возвращавшихся из Сибири после катастрофической Японской войны, были подавлены двумя суровыми приверженцами дисциплины – генералами Меллер-3акомельским и Ренненкампфом[22]. Вожди Петербургского Совета рабочих депутатов, переоценившие свое влияние и популярность, были арестованы, осуждены и сосланы в Сибирь (откуда они вскоре бежали за границу). Крупное восстание, поднятое в декабре в Пресненском районе Москвы эсерами и социал-демократами, было подавлено местными войсками и полком драгун, присланным из Петербурга. Дубровинские головорезы (известные как «черносотенцы») неистовствовали по всей стране, и даже в Петербурге опасались возможного погрома среди интеллигенции. Полиция прочесывала город, периодически производя аресты «ненадежных» рабочих, студентов и интеллигентов. Свободная печать, порожденная манифестом, теряла почву под ногами, но тем не менее влачила рискованное существование. Полиция разгоняла собрания, но те все равно продолжались. Тем временем началась избирательная кампания в Первую Думу в соответствии с либеральным законом о выборах от 11 декабря, проект которого разрабатывался под наблюдением Витте. Организованные социальные силы, осознавшие свою мощь, ставили пределы полицейскому произволу. Началась новая эпоха в жизни России, и общественность, понимая, что возврат к прошлому невозможен, была полна презрения к ухищрениям полиции.

Наш журнал «Буревестник» стал одной из жертв полицейских гонений. Власти ждали случая, чтобы конфисковать тираж, но нам удавалось распространить каждый новый номер до того, как полиция успевала вмешаться. Мы вели с полицией игру, но та все же поймала нас на восьмом или девятом номере, в котором, к несчастью, фигурировала особенно резкая статья, написанная мной. Этот номер стал последним.