Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра.

Простота поведения — характерная черта Елизаветы — воспринималась знатью как свидетельство «низости» происхождения цесаревны, а потом императрицы. Сановники и их жены, сами не блиставшие добродетелями, в узком кругу осуждали «ветреность», «несерьезность» Елизаветы. Лопухины, арестованные в 1743 г. по подозрению в заговоре, клеймили Елизавету за пристрастие к английскому пиву, говорили, что царица «непорядочно просто живет, всюду и непрестанно ездит и бегает»⁴⁶. Простоту поведения Елизавета, несомненно, усвоила с детских лет в семье Петра и Екатерины, она была для нее естественной и удобной чертой общения.

Анализ дошедших до нас источников показывает, что поступкам Елизаветы была присуща известная противоречивость, нередко делавшая их необъяснимыми для тех, кто самонадеянно полагал, что знает характер «ветреной», добродушной и подверженной влияниям императрицы и может этим воспользоваться. Лишь только наиболее проницательные современники сумели понять двойственность характера Елизаветы, все своеобразие ее натуры.

Жена английского посланника леди Рондо в 20–30-х годах часто видела цесаревну Елизавету и разговаривала с ней. В своем дневнике 1735 г. она записала: «Своим приветливым и кротким обращением она нечувствительно внушает к себе любовь и уважение. В обществе она выказывает непритворную веселость и некоторый род насмешливости, которая, по-видимому, занимает весь ум ее; но в частной жизни она говорит так умно и рассуждает так основательно, что все прочее в ее поведении, без сомнения, не что иное, как притворство. Она, однако, кажется искренной, я говорю — кажется, потому что никто не может читать в ее сердце». Через четверть века другой наблюдатель — французский дипломат Ж.-Л. Фавье еще более глубоко проник в сущность характера Елизаветы: «Сквозь ее доброту и гуманность… в ней нередко просвечивает гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего — подозрительность. В высшей степени ревнивая к своему величию и верховной власти, она легко пугается всего, что может ей угрожать уменьшением или разделом этой власти. Она не раз высказывала по этому случаю чрезвычайную щекотливость. Зато императрица Елизавета вполне владеет искусством притворяться. Тайные изгибы ее сердца часто остаются недоступными даже для самых старых и опытных придворных, с которыми она никогда не бывает так милостива, Как в минуту, когда решает их опалу. Она ни под каким видом не позволяет управлять собой одному какому-либо лицу, министру или фавориту, но всегда показывает, будто делит между Ними свои милости и свое мнимое доверие»⁴⁷.

Многие наблюдения Фавье подтверждаются источниками разного характера и происхождения. В особенности это относится К тем письмам Елизаветы, которые не были предназначены для широкого круга современников и тем более для любопытствующих потомков.

Краткий и суровый стиль писем Елизаветы в Тайную канцелярию, часто подчеркивавшей в указах для публикации свое «природное матернее великодушие», поразительно напоминает стиль писем ее никогда не слывшего гуманным отца в то же самое учреждение. Внимательно следя за делом Лопухиных, в 1743 г. она писала о Софье Лилиенфельд и ее муже: «…надлежит их в крепость всех взять и очною ставкою производить, несмотря на ее болезнь (подследственная была беременна. — Е. А.), понеже коли они государево здоровье пренебрегали, то плутоф и наипаче жалеть не для чего, лучше чтоб и век их не слыхать, нежели еще от них плодоф ожидать. А что они запирались, и в том верить нельзя, понеже, может быть, они в той надежде были, что только спросят, а ничего не зделают, то для того и не хотели признаться»⁴⁸.

Не менее рельефно отражают характер Елизаветы и ее письма к родным. В 1732 г. умер дядя цесаревны Ф. С. Скавронский. Его вдова пыталась вступить в права владения имением умершего, что вынудило прелестную цесаревну сурово отчитать родственницу: «…извольте в том себя предостеречь, и в те вотчины вступать вам не надлежит, ибо зело мне удивительно, что вы, зная мою к себе любовь, вступаете не в свое дело… Для того я надеюся, что вы не забыли, что я большая у вас»⁴⁹.

Демократизм Елизаветы был подчас показным, преследовал цель упрочить ее популярность в среде более широкой, чем знать. Елизавета подобно Петру крестила детей солдат и горожан, присутствовала на их свадьбах, пировала с гвардейцами, подносила чарку голландским шкиперам, ездила без охраны, подчеркивая при этом: «Если отец мой здесь (в Эстляндии. — Е. А.) в каждом доме мог спокойно спать, то и я тоже». Но было достаточно малейшей угрозы ее безопасности, и предполагаемое путешествие тотчас отменялось, как и в случае с путешествием по Эстляндии⁵⁰.