Россия в зеркале уголовных традиций тюрьмы

Непременным атрибутом арестантской жизни были традиционные развлечения: «охота на клопов», «соревнование вшей», «репетиции судов», «игры в кости», «ложки», «жгуты», «утка». Многие из этих игр связаны с причинением физической боли и издевательствами.

К примеру, вот как описывает С. В. Максимов игру «утка»: «Делающему быть общим посмешищем и получить за то, смотря по обоюдному договору, пятачок серебра или гривенник арестанты связывают обе руки веревкой и таким образом, чтобы между ладонями можно было укрепить сальную свечу. Свечка эта зажигается. Нанятый шут обязан, не погасивши огарка, ползти на брюхе с одного края казармы до другого и по такому грязно-скользкому полу, каков, например, в тюрьме Нижне-Карийского промысла, где эта игра в большом употреблении. Прополз потешник на брюхе, не погасивши свечки, он получает договоренную монету; погасил на дороге – даром все труды пропадают»[100].

Особое место занимали карточные игры, которые меняли весь строй, весь быт тюрьмы, вверх ногами переворачивали все отношения. Старую формулу – «приговаривается к каторжным работам без срока» – обитатели мест лишения свободы заменяли своей – «приговаривается к бессрочной карточной игре». Во время игры кто-то обязательно должен был наблюдать за территорией тюрьмы («встать на вассере или шухере»), чтобы своевременно предупредить играющих о приближении представителя тюремной администрации. В карточной игре были свои узаконенные общиной правила: так, нельзя было, например, проигрывать в карты хлеб. Или тот, кто допускал обман в игре в карты и был уличен в этом, считался проигравшим и подлежал наказанию. Карточный долг назывался «долгом чести» и его следовало выплачивать своевременно. Право разбирать конфликты, возникающие между игроками, принадлежало хранителям уголовной субкультуры. Они же обеспечивали и выплату карточных долгов. Невыплативший долга объявлялся несостоятельным человеком. Суровый «приговор» выносился незамедлительно.

При таком своевластии «иванов» особенно тяжело приходилось тем, кого впервые осудили к каторжным работам или к тюремному заключению. Всякий новичок, поступая в острог или тюрьму, обязан был внести известное количество денег, так называемую «входную». Деньги предназначались для поддержания всех арестантов и делились поровну. Проводились обряды посвящения в «арестантство». Каждый из вновь прибывших подвергался проверке, терпел различного рода оскорбления, пытки и унижения. После этого новичку определялось место в среде заключенных, присваивалась кличка. В его жизнь, независимо от того, кем он был и как он жил на свободе, органически вплетались тюремные порядки, язык-жаргон и прочие атрибуты пенитенциарной субкультуры.

Таким образом, жизнь «тюремной общины» подчинялась неукоснительному соблюдению «законов» и иных неформальных правил уголовного мира, требовавших от «истинных арестантов», чтобы они были людьми твердого нрава и несокрушимого характера, были преданы общине, ловки на проступки и умели «концы хоронить», никого не задевая и не путая, не давали бы никаких уступок начальству, преследовали бы его на каждом шагу, насколько это возможно в их тюремных средствах, и вымогали от него всякими средствами льготы[101].

В это время правительство не могло противостоять преступности. Отсутствовал надежный механизм борьбы с нею. Массовая изоляция лиц, нарушающих закон, только осложняла ситуацию: тюрьмы, каторги переполнялись и становились неуправляемыми. «Тюрьма старого времени, – подчеркивал С. В. Познышев, – не преследовала, да и не могла преследовать никаких исправительных целей. Она должна была сохранять в своих стенах преступника впредь до востребования его властью, а иногда и всю жизнь; она должна была являться достаточным средством устрашения других, дабы им было неповадно подражать преступнику. Вот те несложные цели, достижение которых требовалось от тюрьмы»[102].

Государственные учреждения для правонарушителей с неизбежностью превращались в «школы преступного мастерства». Иными словами, сама тюрьма создавала преступный мир, который черпал в ней все новые, потребные для своей деятельности силы. Администрация исправительных учреждений в таких условиях была не в состоянии нейтрализовать негативное влияние субкультурных установлений и правил на поведение арестантов. Тюрьма, вместо того чтобы исправить правонарушителя, еще более отдаляла его от других людей. В государстве не уделялось должного внимания и освобождаемым из мест заключения лицам. Е. Станчева писала: «Когда преступник выходит из тюрьмы, – для него закрыто всякое честное общество и ему остается только общество разбойников и воров»[103].

Стоит заметить, что в рассматриваемый период не наблюдалось массового распространения криминальных традиций в обществе. Во всяком случае, публикации того времени об этом не говорят. Преступное ремесло являлось уделом небольшой части населения (на 100 тыс. населения лишенных свободы приходилось около 100 человек)[104]. Однако страну ожидали большие перемены.