Россия вечная

Не странно также, что другой фундаментальный образ есенинской поэзии, образ «окаянной Руси», Руси тюрьмы, пьянства, бродяжничества и безумного удальства, часто смотрится как своего рода «обратная сторона» Святой Руси. При всей их противоположности они неотделимы в чем-то. Ибо ведь и святость, и «нездешнесть» проявляются в мире чаще всего не на фоне мелкого буржуазного благополучия… Любовь к России у Есенина носит совершенно особый характер. (И, соответственно, такая же любовь возникает и у читателей.) Ее сила зависит именно от этого соприкосновения с какой-то глубочайшей сущностью России, о чем говорилось ранее. Хотя Россия и остается как бы неузнанной до конца, загадочной, и распознаются лишь ее проявления, тем не менее, внутреннее соприкосновение с Россией вызывает у поэта прилив «сверхчеловеческой» любви к ней, которая явно выходит за границы естественной любви к родине. (И подобное, конечно, мы видим не только у Есенина, но у него — в высшей степени.) Следовательно, Россию любят, как мы уже подчеркивали, не только потому, что она — Родина, но и по другой причине, именно в силу ее таинственного притяжения к себе, в силу ее метафизических качеств.

Следовательно, так важны со всех точек зрения русское самопознание, русскоискательство, духовное проникновение в Россию, и так важна русская литература, которая служит этому.

Кроме того, в этой беспредельной любви к России ключ к замечательному отрывку из Есенина:

…Но и тогда,
Когда на всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, —
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».

Ибо здесь налицо не просто любовь к своему, к родному началу, но и связь с чем-то, чего нет на этой планете и что придает, следовательно, космологический и метафизический смысл любви к России («Никакая родина другая не вольет мне в грудь мою теплынь»)[5]. Эта любовь настолько велика и необычна, что Есенин даже предпочитает Россию раю:

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

Словом, любовь к России не может быть заменена, компенсирована ничем вообще: ни предполагаемым будущим благополучием на этой планете, ни даже бытием в иных духовно-космических сферах.

Конечно, такая любовь, которая проявлена и в русской литературе, и в русской истории, не может быть объяснена обычной любовью к Родине. Для того чтобы ее понять, надо понять сам объект любви: Россию, русскую землю, Русскую Душу, ибо все это в общем единое.

В конечном итоге перед лицом есенинской поэзии вы как бы теряете все критерии, вступая в иной пласт поэтической реальности. Пожалуй, только два творца в русской литературе — Есенин и Достоевский — достигли того предела, который сводил с ума (почти в буквальном смысле слова) некоторых читателей. Это, разумеется, не литературный и даже не философский критерий, но, во всяком случае, критерий «необычности» воздействия на уже неуправляемые бездны души.

Это сравнение — Есенин и Достоевский — несомненно, нуждается в дальнейшем углублении. На первый взгляд это странное сравнение, но на самом деле наш величайший писатель-урбанист, певец Петербурга, надломов и взлета городских душ, и наш величайший поэт деревни родственны друг другу. Это две стороны одной и той же медали, имя которой — Русская Душа. Как в том, так и в другом случае мы видим предельную, чисто русскую искренность и обнаженность, ведущую в конечном итоге к феномену полного неотчуждения, — неотчуждению не только от читателя, но и, главное, от первоначального источника, от самого источника жизни и бытия.

Правда, такая неотчужденность — свойство русской культуры вообще, но своего предела она достигает именно в творчестве Есенина и Достоевского. Самый великий русский урбанист и самый великий русский деревенщик соединяются в своих глубинах… Но когда речь идет о Есенине, вы переживаете настолько полное погружение в вашу собственную сущность, что оказываетесь на другом, еще неизвестном берегу поэзии…

«Прощай, сказка», — кажется, сказала о Есенине какая-то женщина, которая увидела его мертвым во время похорон. Но сказкой, то есть чудом, является в данном случае Русская Душа.

У Достоевского все бездны, которые он изобразил, и есть откровение этого чуда, то есть Русской Души. Он подошел к ней с иной стороны, чем Есенин. Но ясно, насколько это переплетено, связано воедино.

До некоторой степени обычный анализ бессилен, когда речь идет о поэзии Есенина, ибо он упускает главное. Это уникальный случай в мировой поэзии. Сравнивать поэзию Есенина можно не с поэзией других, а с последними предсмертными словами… Хотя это и великая поэзия, но это и нечто большее, как сама рана больше здоровья, ибо в ране есть и боль, и остаток здоровья, а в здоровье нет боли.