Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования

Но причины этого отнюдь не в личных качествах Хрущева, а в изменении самого «политического климата», совершившемся в послевоенные годы. В 1946 году по политическим обвинениям было осуждено 123 294 человека, в 1947 году количество политических приговоров снизилось более чем в полтора раза (78 810), а в 1952-м (по сравнению с 1946-м) – более чем в четыре раза (28 800)[877].

Между тем до сего дня многие сочинения так или иначе внушают читателям, что Сталин в последние свои годы становился все более свирепым. Сразу же следует сказать, что причины сокращения политических репрессий вовсе не в «смягчении» самого Сталина (лично он, как явствует из ряда фактов, отнюдь не «смягчился» в свои предсмертные годы), но в эволюции режима в целом, в конечном счете – в ходе самой истории. Попытки объяснить этот ход теми или иными «изменениями» в индивидуальном сознании и поведении Сталина – все тот же культ личности…

Поскольку этот культ Сталина «наизнанку» все еще тяготеет над сознанием людей, послевоенное время предстает в нынешних сочинениях как чуть ли не «апогей» политических репрессий.

* * *

Обращусь в связи с этим к недавней (1997 года) обширной статье под названием «ГУЛАГ: государство в государстве», посвященной в основном именно послевоенному периоду и принадлежащей перу профессионального историка – кандидата исторических наук Г. М. Ивановой. Смущает уже хотя бы тот факт, что она ссылается как на якобы достоверный «источник» на очень популярные лет десять назад сочинения Антона Антонова-Овсеенко, сына известнейшего революционного деятеля, сыгравшего, кстати сказать, немалую роль в репрессиях 1920–1930-х годов, а затем расстрелянного; сын его оказался в ГУЛАГе в качестве ЧСИР («член семьи изменника родины»).

Между прочим, в кратком предисловии к одному из сочинений А. Антонова-Овсеенко доктор исторических наук В. Логинов справедливо заявил, что в это сочинение кроме изложения реальных фактов вошел (цитирую) «целый пласт изустных рассказов и преданий», характерных «для сталинских времен», – хотя и сей «пласт» представляет «ценность как отражение эпохи в сознании ее современников»[878].

Несомненно, что это «сознание современников», эти «изустные предания» заслуживают и внимания, и изучения, но вместе с тем необходимо все же принципиально разграничивать историческую реальность и то или иное ее «отражение в сознании современников», и В. Логинов совершенно правильно счел для себя обязательным ввести процитированные слова в свое предельно лаконичное (полстраницы) предисловие к сочинению Антонова-Овсеенко.

Среди современников «сталинской эпохи» были люди, воспринимавшие всю ее как эпоху тотального «уничтожения народа», и Антонов-Овсеенко утверждал в сочинении, о котором идет речь, что Сталин-де сумел «уничтожить» в 1929–1933-м (то есть в годы коллективизации) 22 миллиона человек, сталинский террор 1937-го и соседних годов «унес еще 20 миллионов… А впереди – война, с десятками миллионов напрасных (выделено Антоновым. – В. К.) жертв, и новая полоса репрессий»[879] (то есть уже послевоенных).

Цифры эти – плод безудержной фантазии. Согласно всецело достоверным новейшим подсчетам[880], в начале 1929 года население СССР составляло 154,6 млн человек, к 1934-му умерли 18,4 млн, то есть 11,9 %. Число 18,4 млн вроде бы близко к 22 млн, указанным Антоновым-Овсеенко. Но обратимся к предшествующему более или менее «мирному» – «нэповскому» – пятилетию 1923–1927 годов: из 137,8 млн населения начала 1923 года к началу 1928-го умерли 10,7 млн, то есть 7,8 % населения – всего на 4,1 % меньше, чем в 1929–1933-м.

Это означает, что в 1929–1933 годах «должны» были умереть – если бы не было «коллективизационных» репрессий и жестокого голода – 7,8 % от 154,7 млн (население начала 1929-го), то есть 12 млн человек, и, следовательно, «сверхсмертность» составила в эти годы 6,4 млн человек (примерно такую цифру погибших в период коллективизации указывают все серьезные демографы). Таким образом, Антонов-Овсеенко завысил число «уничтоженных» в это время на 15,6 млн человек, в три с половиной раза…