Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования

И все же повторю, что Шейнис более пристойный автор, чем Ваксберг, ибо все же счел нужным «прикрыться» неким Поляковым. Между прочим, хорошо помню мою встречу с Ваксбергом в том самом 1949 году, когда началась «антиеврейская кампания». Мы шли с моей будущей (с 1950 года) женой, Л. А. Рускол, мимо юридического факультета Московского университета, где она тогда училась вместе с Ваксбергом. Людмила Александровна предложила зайти на факультет, так как ей нужно было обсудить что-то с Ваксбергом. Но разговор не получился, ибо, как оказалось, на факультете только что закончилась лекция самого А. Я. Вышинского. Когда мы вошли, он спускался по лестнице, вдоль которой выстроились восторженные слушатели, стремясь поближе взглянуть на легендарного человека. Среди них стоял с сияющим лицом и Ваксберг, который просто не смог говорить с Рускол из-за владевшего им восторга. Он только непонимающе улыбался, и меня крайне удивил столь беспредельный культ Вышинского. А через сорок лет Ваксберг опубликовал сочинения, в которых с проклятиями и презрением писал об Андрее Януарьевиче, ни словом, разумеется, не обмолвившись о том, что в молодости боготворил этого деятеля. Ныне же Ваксберг утверждает, что Вышинский, который в то уже давнее время был его кумиром, «готовился теоретически обосновать» акт «растерзания» евреев[1041].

Я привел, конечно, только некоторые образчики сочинений, голословно утверждающих, что если бы-де не умер вовремя Сталин, миллионы евреев и полуевреев СССР были бы отправлены на страдания и гибель невесть куда – в тот же Биробиджан (население которого, между прочим, составляло менее 30 тыс. человек…). И обилие подобных сочинений кажется многим людям – особенно за рубежом – неким удостоверением правоты их авторов.

Выше говорилось о «странностях» в писаниях бывшего «космополита» А. М. Борщаговского. Но на фоне множества авторов типа Ваксберга или Шейниса Борщаговский явно выигрывает, ибо разумно утверждает, что Сталин был «не в силах осуществить депортацию евреев… Как соберешь их по всей империи, как обойтись с сотнями тысяч смешанных браков, с полукровками? Как заменить вдруг добрую четверть врачей, десятки тысяч учителей, научных работников, как поступить со множеством видных деятелей науки, искусства, литературы, мастеров, отмеченных премией его имени?!». И Борщаговский отвергает «не раз» читанные им «якобы достоверные – из первых рук – свидетельства, что все уже было предусмотрено, решено и готово» (цит. соч., с. 35, 36).

Но Борщаговский все же не отказывается от характерных для него «странностей», ибо далее он пишет: «Ссылка, депортация евреев страны не миф, но мифологический, близкий к фантастике образ вожделений и тайных планов Сталина, его неутоленной жажды; дополнительный мотив ненависти из-за сознания невыполнимости его мечты» (там же) – имеется в виду невыполнимая «мечта» о тотальной расправе с евреями. Тем самым Борщаговский представляет себя в качестве некоего медиума, который-де точно постиг «дух» Сталина. В действительности мифологический и не «близкий к фантастике», а чисто фантастический образ жаждущего уничтожить всех евреев Сталина искусственно сконструирован и такими людьми, как Борщаговский (сначала – в приятельских разговорах, а в годы «перестройки» – в публикуемых сочинениях).

Подводя итог теме послевоенных репрессий, целесообразно еще раз сказать о том, что они принципиально отличались и в «количественном», и в «качественном» отношении от предвоенных репрессий, – хотя многие авторы ставят между ними знак равенства, а подчас даже объявляют репрессии 1949 – начала 1953 года наиболее страшными. Но выше уже говорилось, что в 1950–1952-м за год выносилось в среднем столько же смертных приговоров, сколько в 1937–1938-м за день!

В главе «Загадка 1937 года» первого тома этого сочинения доказывалось, что тогда произошла, в сущности, «замена» преобладающего большинства людей, которые играли правящую роль на всех уровнях (от членов ЦК и наркомов до секретарей мелких партячеек и колхозных бригадиров). Те или иные авторы оспаривают такое решения вопроса, говоря о множестве репрессированных тогда людей, не имевших отношения к партии, государству и управлению экономикой (хотя бы на самом низком уровне). Речь идет и о репрессированных в те годы людях церкви, культуры, науки, и о рядовых служащих, рабочих, крестьянах. Но, во-первых, не следует забывать, что рядовые служащие, рабочие и крестьяне – это 99 % тогдашнего населения страны, а репрессированы в те годы были 1,2 % населения, и, значит, урон «рядовых» людей незначителен. А во-вторых, репрессии тех лет, направленные все же именно на «правящий» слой (по всей его вертикали), захватывали иные слои населения, так сказать, не закономерно, а в силу становившейся неуправляемой цепной реакции террора. Но, конечно, точный ответ на вопрос о том, какая часть репрессированных ни в коей мере не принадлежала к власти (в самом широком смысле этого слова), можно дать лишь на основе трудоемких исследований.