Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Перед тем, как вторично (в 1743 году) отправить Ла Шетарди в Петербург, д'Аржансон вручил своему представителю два варианта верительных грамот: в одной статус маркиза обозначен не был, другая подтверждала, что податель этой бумаги является послом Людовика XV. Подобное раздвоение функций (и личности) не могло не создать путаницы, которая стала еще сильнее оттого, что французские чиновники оформили каждую из бумаг по-разному: частное письмо, изготовленное в государственной канцелярии, по традиции было адресовано к «царице», а верительная грамота, выданная кабинетом короля, была обращена к «дражайшей сестре нашей и самому верному другу Елизавете, императрице и самодержице всероссийской»^{484}. Это письмо Ла Шетарди должен был пустить в ход только в самом крайнем случае[136]. Дело шло о серьезных вещах, от которых зависела судьба Европы, однако посылавшие Ла Шетарди в Россию воспринимали его задачу — нанести последний удар австро-английской партии и подчинить Россию прихотям короля из рода Бурбонов — как своего рода игру^{485}. Дипломату рекомендовалось прибегать к разнообразным театральным эффектам; он должен был начать обсуждение политических тем в частных беседах с императрицей, намекая на счастливое решение протокольных проблем, а затем, сообразуясь с обстоятельствами, вручить письмо с вожделенным обращением во время публичной аудиенции^{486}.[137] Ла Шетарди, однако, поступил не так, как ему советовали: он решил явиться ко двору в качестве частного лица. Возобновив отношения с царицей, бывшей некогда его любовницей, на неофициальной почве, он мог бы потеснить Бестужева, не входя в обсуждение своего статуса. Воодушевленный доброжелательным приемом, который оказала ему Елизавета, Ла Шетарди забыл, что, будучи частным лицом, не сможет пользоваться ни дипломатической неприкосновенностью, ни защитой международного права. Бестужев же быстро сообразил, что двойственный статус делает его противника весьма уязвимым; он не преминул очернить француза в глазах императрицы, раздраженной проволочками с признанием ее статуса. Ла Шетарди стал легкой добычей и попался в сети, расставленные вице-канцлером, в тот самый момент, когда он как раз собирался объявить о своем посольском статусе и признать за Елизаветой императорский титул^{487}.

Выслав весь персонал французского посольства, русские поступили в соответствии с дипломатическими законами^{488}.

Назвав представителя Людовика XV «простым французским бригадиром», русские сумели избежать непоправимого дипломатического скандала; лишь стремительность процедуры и конфискация у Ла Шетарди предметов, некогда подаренных императрицей и потому обладавших огромным символическим смыслом[138], показали, как высоко ставят русские эту темную личность. Императрица хранила верность протоколу и потому считала себя вправе требовать того же от других государей, если же ей не оказывали должного почтения, она также позволяла себе нарушать общепринятые правила.

Версальский кабинет, однако, снова поступил весьма двусмысленно, назначив преемником Ла Шетарди Дальона, о котором петербургский двор уже успел составить весьма неблагоприятное мнение. Новый посланник прибыл в Петербург в ноябре 1744 года, когда Елизавета находилась в Москве; французского дипломата принял оставленный главнопачальствующим в столице генерал Репнин. Тотчас же разразился скандал: в верительной грамоте Дальона Елизавета именовалась исключительно «царицей»^{489}. В ожидании новых, исправленных документов, посланник подвергся со стороны русской администрации бесчисленным унижениям. Репнин получил приказ обходиться с ним как с частным лицом, путешествующим по собственной надобности, и не выписал ему подорожной для поездки в Москву, а без подорожной никто не захотел давать французу лошадей. Более того, генерал не дал посланнику сопровождения, «необходимого в такое время, когда дорога от Петербурга в Москву вследствие чрезмерного милосердия кишела ворами и убийцами»[139]. Дальону пришлось дожидаться возвращения Елизаветы в Петербург^{490}. В довершение всех несчастий Голицын отказался сдать Дальону дом, и французу пришлось довольствоваться временным жильем, недостойным представителя его христианнейшего величества.

Протокол: традиции и исполнение